Новый Рим на Босфоре - [254]
Вместе обе женщины – Юлиана и Помпея – состояли в переписке с Римом и посещали св. Савву, когда тот останавливался в Константинополе. На стороне Халкидона был и знаменитый Келер, близкий товарищ императора, под конец его царствования занимавший пост магистра оффиций[1211]. Но при этом умершая в 515 г. и впоследствии прославленная Кафолической Церковью верная сторонница Халкидонского Собора императрица св. Ариадна была помощником своему мужу во всех его начинаниях, включая вероисповедальную политику царя[1212].
Идея единства Церкви была в то время столь же распространена, как и идея политического единства всей Вселенной. Не говоря уже о том сопротивлении, которое оказывали императору сторонники Халкидона, многие христиане искренне переживали по поводу свершившегося раскола церквей и прекращения общения с Римом. Это тем более было неприятно национальной партии, которая только-только освободила Империю от варваров и считала себя обязанной напомнить остальным, что Империя родилась не на Востоке, а в Риме, и ее сроки – вечность, а не 150 лет от даты основания новой столицы[1213].
Была ли так очевидна ущербность «Энотикона» и православность Халкидона? Едва ли. Для нас, спустя полтора тысячелетия, кажется само собой разумеющимся, что Халкидон является великим Вселенским Собором со всеми вытекающими презумпциями истинности его определений, а «Энотикон» – шагом назад. Но мы нередко забываем, что этого знания христиане тех веков не имели, и Церковь переживала тяжелую борьбу по уяснению истины, которую Господь открыл через вселенский орос. «Умеренных» монофизитов (а «крайние» уже давно отъединились в то время от Кафолической Церкви) было никак не меньше, чем твердых халкидонитов, и их мнение и постоянные просьбы о поддержке не могли оставить царя равнодушным.
Представим себе, как человек того времени, привыкший к тому, что Сирийская и Египетская церкви являются апостольскими и древнейшими в мире, что именно из Александрии св. Афанасий Великий усмирял арианство, а св. Кирилл – несторианство, вдруг сталкивается с тем неприятным фактом, что его церковь признана еретической.
Согласимся, что моментально и полностью принять такую точку зрения мог только исключительный обыватель и, по-видимому, далеко не самый порядочный человек. В подавляющем большинстве случаев для рядовых мирян, слабо разбирающихся в догматических тонкостях, такое положение дел было изначально неприемлемо: кто может отказаться от своей истории, традиции, семьи и всего иного, что человеку дорого с детства, пусть и во имя высших целей?
Естественно, что самая обычная реакция на «нововведения» со стороны Константинополя рассматривалась как «греческие штучки», имевшие под собой замысел унизить древние кафедры, подчинить их себе. В Антиохии и Александрии, где среди населения греческий элемент отнюдь не доминировал численно, любая жесткая реакция непременно должна была перерасти в национально-религиозные движения, сепаратистские по своей сути. Поэтому император поддержал «Энотикон», позволяющий хоть как-то смягчить остроту ситуации и не создавать неразрешимых проблем во внутренней политике.
Однако здесь таилась опасность с другой стороны. Примирительная позиция императора, убежденность, что, сохраняя единство Церкви, он создает необходимые условия для устраивающей всех вероисповедальной формулы, встречала устойчивое сопротивление со стороны Римских епископов. Они решительно вмешивались в дела Востока, не всегда, мягко говоря, оглядываясь на фигуру императора. Смерть Зенона вдохнула новые надежды в сердца понтификов о скором достижении поставленной ими цели. Как только произошла коронация нового царя, послы из Рима, сенаторы Фауст и Ириней, являвшиеся одновременно представителями Теодориха Великого (!), предъявили императору Анастасию требование папы и короля исключить имя патриарха Акакия из диптихов.
Когда им в этом было отказано, папа Геласий I (492—496) обратился с посланием к епископам Иллирика, в котором призывал тех не подчиняться Константинополю, то есть императору. К сожалению, Рим зашел уже слишком далеко в упрочении собственной власти, и папа Геласий безапелляционно заявлял, что в «доме греков одни еретики». Геласий – далеко не «рядовой» понтифик, и образ его мыслей много повлиял на позднейшее папство. Имея хорошие отношения с Теодорихом Великим, чувствуя мощную поддержку остготов, папа нисколько не был озабочен растущим конфликтом между папским двором и царем. Последовательно оттесняя Константинополь, он вновь пытается вывести на первый план Александрию и Антиохию.
Опровергая сам принцип, на котором основан 28‑й канон, Геласий писал: «Разве император не останавливался множество раз в Равенне, Милане, Сирмии и Треве? И разве священники этих городов приобрели что-либо дополнительно, кроме тех почестей, которые передавались им с древних времен? Если вопрос о положении городов и имеет место, то положение второго и третьего престолов (Александрии и Антиохии) выше, чем у этого города (Константинополя), который не только не числится среди (главных) престолов, но даже не входит в число городов с правами митрополии».
