Новый мир, 2012 № 09 - [28]

— Не плачьте! — велел Лючин. — Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Лучше помогите мне. Вернее, Алексею Павловичу. Вы ведь знаете, где карты, Лариса Ивановна?

— Знаю. Их увезли.

— Кто?

— Сказал, что курьер. Но я не знаю.

— Так вы знаете или нет?

— Позвонили от Скробова. Я отдала.

И тут зарыдала.

Что же было делать после этих слез нашему герою не герою? Предложить даме шарики Игнации или Аконита?

 

От испуга — Аконит, позднее — Самбукус 3.

 

Всегда таскал их в портфеле на всякий случай. И услышать обычное — в гомеопатию не верю…

Вообще, движения и поступки, которые он совершал в те сутки, могли быть другими, хотя бы менее опасными для него самого, но представлялись тогда единственно возможными. И все равно сомневался, имеет ли он право вмешаться так в эти обстоятельства, в чужую жизнь, и главное: все действительно серьезно или домыслы, чувствования одни. Поэтому, наверное, медлил и начал не с телеграмм в экспедиции, куда были посланы злополучные карты — почтовые адреса, похожие на военные — везде секретность! — дала ему оробевшая Лариса Ивановна, и он, кстати, ее совсем испугал, не велел перепечатывать, как та собралась, а своей ручкой списал и еще предупредил: вы мне этого не давали, я сам нашел и без вашего ведома! Затем он спрятал список в карман кителя, с трудом натянул ненавистную форменную шинель и ушел, кивнув на прощание шмыгающей носом Ларисе. По служебному телефону говорить с приятелем из Уральского управления было ни к чему.

А на улице долго стоял и просто дышал мокрым весенним воздухом; сегодня и в пасмурности дневной дружно таяло, и хотелось дышать, жить хотелось. А надо было ехать к малознакомой Ангелине Степановне; пока Коля везет Ксану к бабушке, Аню в больницу, а еще Тишинский рынок, купить фрукты для Алексея Павловича, Лючин может увидеться с Ангелиной наедине.

Но вместо чужой Ангелины, выбравшись на автобусе в центр, отправился не к чужой тете, а к своей Фане. Правда, из одного автомата, из другого названивал, но то гривенник проваливался в щель, то трубка оторвана, а время, отпущенное для дел и бед сегодняшних, неостановимо шло, пока наконец сквозь треск дурной связи тоненькое и родное “але”. Значит, дома.

Она жила на Чистых, высоко — девятый. Коммуналка, конечно. Но в полкомнаты рояль, про который, сколько помнит, разговору, что его надо продать и что-то купить…

Сегодня, как только он сел на венский стул, у Фани других и не было, тот заскрипел под ним, толстым и усталым, а Евгений Бенедиктович еще и голову на рояль положил, так Фаня сразу же подскочила, узкой ладошкой тронула лоб:

— Ты не болен, Женьчик?

— Нет, абсолютно здоров. Но все вокруг болеют.

Она внимательно смотрела на него, щурясь.

— Ты любишь эту русскую.

Сказала грустно и без вопроса.

— Тетя, я — интернационалист.

— Ты дурак, Женечка, мишигинер.

— Не понимаю. Тебе же нравилась Леточка?

— Леточка — она как Ида, из оперетты, а эта — дочь твоего начальника.

— Сестра жены, тетя.

— Все равно, ты — мишигинер.

— А для тебя так важно, что не еврейка?

— Ничего мне не важно. Но ты же знаешь, как теперь относятся к евреям, Женьчик. Да еще к космополитам. А я посещала курсы эсперанто. Кажется, какой-то еврей из Польши придумал. Теперь за эти курсы! Но тогда, до Первой мировой, в России это было модно. И не смотри так! Соседка, которая ходит под нашими дверями, еще не пришла. Поэтому, если тебе надо, звони сейчас. Нашу коммуналку не прослушивают. Кому мы нужны? А я сварю кофе. Цикорий класть?

Ему было хорошо здесь. Может, и не надо ничего, все образумится, но что-то тревожащее настойчиво побуждало к действиям, и он заказал разговор с Уралом. А вот когда междугородние звонки затрезвонили на весь коридор, и далекий голос ахнул радостно:

— Ну, Женюра, не ожидал! Что там у тебя?

В голове отчетливо обозначилось — ничего говорить нельзя, и от Фани нельзя тоже, потому и отделался шутливым:

— Соскучился без вас, черти. — Спросил, правда: — Ты на месте? Никуда не отъезжаешь?

— Да вроде нет. Лучше ты давай к нам, в командировку, а то голос у тебя какой-то дурной. Смотри!.. Сердце как?

— Порядок. Я тебе еще позвоню.

А положив трубку, заторопился. И Фанин кофе не допил. Она потом вспоминала, как он вдруг отстранил чашку и стал поспешно натягивать на себя эту, она знала, не любимую им, тесную форменную шинель.

 

XVI

 

Лючин безошибочно ориентировался на местности, таежной ли, городской, — для геолога часть профессии, и, даже адреса не зная толком, легко нашел это, стандартное для той поры, краснокирпичное школьное здание между Ордынкой и Полянкой. Он не ошибся, Ангелина уже спустилась к себе в подвал. И опять молоко у нее пригорело.

Она почему-то не удивилась его визиту. Сказала сухо:

— А Коленьки нет. Он еще с утра уехал к Ане. Кажется, там что-то с Алексеем Павловичем. И надо Ксану к бабушке везти.

— А я не к Николаю Викторовичу. Я к вам, Ангелина Степановна. Но это касается вашего сына. А Николаю Викторовичу мне трудно об этом сказать. Он может и не выслушать меня. Понимаете, у нас как-то отношения не очень сложились.

— А что, они могли сложиться, — прервала Ангелина Степановна, — когда у мальчика все не так? Но он честный мальчик, кровью заплатил. Он и в плен попал без сознания, раненый. И его долго проверяли, и даже многих отправили, ну знаете куда. А он вернулся ко мне. Но университет пока невозможен, и денег не хватает. Каша да картошка! Хотя вся наша страна живет так. Вся страна! — Она в своем комбинированном платье почти с гордостью глядела на Лючина. Сейчас так многие женщины делали: перед платья из одной материи, а спина и рукава другие. У Ангелины Степановны грудь была в черную клетку, а рукава перекрашенные, конечно, и краска не взяла, видимо, Ангелина хотела черный цвет, но не получился. Получился какой-то грязно-фиолетовый.