Стратановский Сергей Георгиевич родился в 1944 году в Ленинграде. Один из самых ярких представителей ленинградского литературного андеграунда 1970-х годов. Автор нескольких поэтических книг. Лауреат литературных премий. Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Пантелеев Лёнька — известный вепс[1]
(А из вепсов — немного людей известных) —
Был чекистом сначала,
но в кожу налётчика влез
Без зазора,
хоть есть подозренье, что он
Был направлен, внедрен
в зону мглистую
Грабежа и убийства, но быстро
Стал независим,
вышел из-под контроля
Кожаных курток
и питерской цепкой милиции.
Был убит в Семенцах[2], на квартире какой-то девицы,
Катьки блоковской сестрицы
и как та — толстоморденькой.
А за Обводным в соборе
Есть икона подвижника, инока, схимника,
Вепса иного, святого,
Александра Свирского, основателя
Всем известной обители.
На конференции в Ницце
был доклад о загадках, о тайнах
Вепской души
и доказывал некто, что Лёнька
Тенью был воплощённой,
изнанкой души, скверным зеркалом
Того самого схимника.
Может, и так, но не хочется,
Чтобы так оно было.
* *
*
dir/Был ли подобный Маресьеву
лётчик-герой, но на той
Стороне, среди асов Германии?
Был — мне сказали
(хоть имя его не назвали).
Был такой лётчик, был…
Он Варшаву и Киев бомбил,
Сеял смерть повсеместно
и ярость атаки любил.
Древний Вотан, бог воинов,
в тот год громыхал в небесах,
И германские асы
молились ему перед вылетом.
И он тоже молился
ему, громобойному богу,
Когда, раненный в ногу,
боль пересилить пытался,
Но возникла гангрена,
и ногу отрезали сразу.
Стал ходить на протезе,
но вскоре, подобно Маресьеву,
В строй вернулся,
на свой истребитель и в бой
Устремился во имя
своей ястребиной Германии.
Несмотря… Тем не менее…
Множество оговорок
В разговоре о нём.
Кто он? Судьбы победитель?
Вдохновенный воитель?
Или убийца, губитель?
Нет на это ответа.
Медной горы Хозяйка
Девка вогульская —
Медной горы богиня.
Ушёл её народ
от русских на восход,
На Рябо-Рыбо-Обь,
во глубь, во глушь природы.
И вот она одна
своей горы внутри,
В чреве таинственном, в саду каменнолиственном,
В раю без радости…
И хищные заводы
Урчат поблизости…
Бомбила
Перед гибелью города
я — у руля бомбила,
Зашибаю бабло,
вывозя населенье из города,
Насекомье из города
в область, в ближайшую местность
Наименьшей опасности.
Может, вдруг и погибну
со всеми наличными или
Не погибну всё же,
а выстрою дом комфортабельный,
Прочнокровельный, с окнами
На все стороны света,
хату свою на краю
Катастрофы всеобщей.
Греция
Там на мраморе белом
горячие тени, чуть синие,
А на кладбище ночью
огненных пчёл рой мерцающий,
А на гору взойдёшь —
виноцветное море откроется,
Многошумное море — таласса.
Как хотел мой отец
увидать этот край, этот рай.
Не пришлось, не случилось,
да и я не увижу, наверно.
Но беды в этом нет —
жизнь не трепет оливковых рощ,
Жизнь — рост души,
ну а где и когда — разве важно.
Поволоцкая Ирина Игоревна — москвичка, окончила режиссерский факультет ВГИКа, сняла несколько художественных фильмов. Лауреат премии имени Аполлона Григорьева. Постоянный автор “Нового мира”.
“При расстройстве от горя и тоски — Игнация 3.
От испуга — Аконит, позднее — Сумбукус.
Вследствие гнева и досады — Хамомила, Бриония.
При раздражительности и чрезмерной радости — Коффеа…”
(Из домашнего гомеопатического лечебника)
...Тогда женщины-кондукторы на станциях московской подземки, бдительно следя за входом и выходом сограждан, поднимали над головой металлические кружки-диски и, лишь зады пассажиров скрывались в вагонах, кричали гортанными, но свежими голосами — Га-тов! Эхо громыхало, двери смыкались, состав трогался. И на каждой дежурной была тужурка с металлическими пуговицами и фуражка с алым околышком. Впрочем, вся огромная страна, кажется, ходила в форме.
А у Евгения Бенедиктовича Лючина было бычье сердце.
Оно могло разорваться от обычного вздоха.
И Женя Лючин, тридцати четырех лет от роду, глотал гомеопатические лекарства, высыпая на ладонь крохотные шарики, а затем забрасывал их в рот, и они сладко стаивали на языке, облегчая боль и жизнь, успокаивая звучными названиями и регламентацией приема, не говоря уже о приватных советах Гомеопата. Укроем его подлинное имя, поскольку имя доктора было табу, и сама история наша, словно в зеркалах, поставленных друг противу друга, двоится, множится, посему расплывается, глохнет, с неизбежностью превращаясь то ли в земной прах, то ли в звездную пыль…
Однако!
Подобно тому — а ведь лечениеподобным подобного
