Новый мир, 2011 № 08 - [59]

 

С тех пор мы жили с бабушкой вдвоем, так как дедушка умер еще раньше, неожиданно, от более сильного, чем всегда, приступа сахарного диабета. Его положили в больницу, в самую лучшую в городе больницу, у деда всегда все было самое лучшее: он умел как-то это все устроить. И самый лучший в городе врач, который был самым близким другом деда, диагностировал инфаркт. То, что диагноз был ошибочным, выяснилось уже потом, так как лекарства, которые вкололи дедушке против инфаркта, оказались смертельными для диабетика. Все знакомые советовали бабушке воспользоваться связями мужа и устроить скандал, но бабушка только написала своим фронтовым подругам, и они приехали на похороны. Приходил и врач, светило нашего городка и дедов друг. С тех пор он перестал быть светилом, так и не смог простить себе той ошибки, и что-то в нем сломалось. Говорят, он понемногу спился, но точно я этого не знаю, потому что больше он к нам не заходил.

Бабушкиных подруг я помню очень хорошо: все они были похожи между собой, как сестры. Возможно, из-за седины или уверенной осанки, военной выправки или привычки курить сигареты без фильтра. Они переписывались до последнего и умерли в один год, весной, сразу после окончания эпидемии гриппа. Хотя гриппом в тот год не болели.

 

Той осенью как-то странно вели себя клены, оставляя листья зелеными почти до первых заморозков, а желуди, падающие на землю, прочно держали при себе ребристые шапочки — ни с одного мне не удавалось их снять. Но хуже всего, пожалуй, было с каштанами: мне кажется, что именно в тот год я заметила на каштановых листьях первые признаки странного заболевания, которое теперь сделало их такими уродливыми и из-за которого они вскоре исчезнут совсем. Каштановые листья тогда еще не скручивались в самом начале лета в черные трубочки, покрытые мелкими пупырышками. Эти листья были еще вполне обычными на первый взгляд, только очень медленно желтели и краснели, к тому же слишком плавно опускались на брусчатку, всегда ребристой стороной вниз. Я даже не знаю, что такого подозрительного было тогда на ощупь в каштановых листьях, но оно было, я точно помню. И достаточно было взять в руки любой лист, как сразу чувствовалось, что в этом году все как-то не так.

Именно тогда в нашей с бабушкой квартире завелась мышь. Мы жили в элитном доме в центре города, в большой пятикомнатной квартире, красивой и удобной, только немного запущенной со времени смерти дедушки из-за постоянного безденежья, которое тогда нас преследовало. Мышь была явно не одинока и гораздо хитрее, чем мы себе это представляли вначале, зная о мышах исключительно из рассказов знакомых и телевизионных передач. Мышь постоянно добиралась до лекарств, но надгрызание таблеток от простуды, успокоительных и даже слабительных почему-то совсем ей не вредило. По крайне мере, об этом не свидетельствовали никакие следы. Хотя, видимо, это была не одна мышь, а целая куча каких-то приблудных мышей, которые время от времени забредали к нам, наедались таблеток и отползали умирать куда-нибудь на сторону. Такая вот суицидальная группа. Эта теория подтвердилась и тогда, когда мы попробовали вывести мышь, или мышей, и начали ставить ловушки самой простой и самой гуманной конструкции, которые не убивали, а только закрывали животное внутри. Каждое утро бабушка выносила мышей во двор, на помойку, или выбрасывала с балкона на газон, надеясь, что жертва не найдет или не захочет искать дорогу назад. Но, наверное, теория ее не подтвердилась, или же мыши расплодились, потому что на протяжении месяца мы насчитали одиннадцать пойманных и отпущенных мышей. Двенадцатую бабушка, пересиливая себя, утопила в унитазе. И после этого мыши исчезли. Или же перестали оставлять следы своей деятельности, что в целом для мышей нехарактерно.

 

Именно в ту осень я начала чаще возвращаться в мыслях к разговору с отцом. После того как не стало мамы, мы с ним редко виделись, а еще реже разговаривали. То есть я не имею в виду разговоры о моих школьных оценках или обсуждение планов на летние каникулы. Мы достаточно регулярно обменивались информацией. Я всегда знала, с кем и где сейчас отец живет, над чем работает и куда ездит. Но мы никогда не обсуждали, почему отец развелся с очередной женой или ушел от очередной любовницы. (Не знаю, так ли было на самом деле, но в моей памяти не зафиксировалось ни одного случая, когда кто-нибудь бросил бы отца: он всегда рассказывал только о том, что сам от кого-то ушел.) Как не обсуждали и того, почему я не выхожу замуж за парня, с которым встречаюсь, или почему ни с кем не встречаюсь дольше полугода. Отец уже давно не жил в нашем городке и уже очень давно не жил с той женщиной, из-за которой ушел когда-то от мамы. С определенного момента он вообще жил один, занимался литературным трудом, а на жизнь зарабатывал написанием сценариев к телесериалам.

Такой поверхностностью отличались почти все семейные разговоры. Отец избегал моментов откровенности не только со мной — бабушка знала о нем не намного больше, чем я, а он так же мало представлял себе, чем живем и о чем думаем мы с бабушкой. Эта поверхностность гарантировала определенный уровень психологического комфорта наших отношений, которые никогда не могли обостриться из-за, к примеру, внезапного возмущения бабушки поведением сына или претензий отца к моему поведению. Каждый из нас воздерживался от комментариев и слишком подробных расспросов. И наверное, в этом была своя целесообразность, так как встречи наши всегда проходили легко и безболезненно. По крайней мере для меня. Хотя я так и не решилась спросить у отца о том, что он почувствовал, когда узнал о смерти мамы, и как справляется с этим до сих пор. Как не решилась спросить и у бабушки, не было ли ее решение заменить мне мать признанием педагогического поражения в воспитании собственного сына, не способного на полноценные семейные отношения. Как не решилась спросить и у них обоих, не превращается ли такой постоянный уход от конфликтов в семье в самоцель, при достижении которой теряется нечто значительно более важное. Кроме того, я никогда не решилась спросить у отца, какова моя роль в его жизни, осознавая, что одним этим вопросом такой разговор ограничиться не может, а готовности ставить другие я пока что не ощущала.