Волоча по полу бумажный мешок, уборщица уходила из приемной.
— Постойте! — окликнул ее Прибыловский, подбежал и бросил в мусор обременительную корреспонденцию.
В следующее мгновение в глазах секретаря — референта загорелся тот ровный холодноватый свет деловитости и исполнительности, который горел всегда, когда он общался с шефом.
— Моя фамилия происходит не от глагола «прибыл», а от существительного «прибыль», — снисходительно и иронично напомнил он секретарше, открывая тяжелую дверь кабинета, на которой серебряными шурупами была прикреплена золотая пластина с изысканной гравировкой:
ПЕЧЕНКИН
ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ.
2
В огромном, обставленном дорогой мебелью, но все же довольно безвкусном кабинете за большим длинным столом заседал совет директоров компании «Печенкин». Во главе, в глубоком кожаном кресле, сидел Владимир Иванович.
Члены совета, числом примерно с дюжину, были сплошь мужчины — крупные, крепкие, средних лет, в однообразных черных двубортных костюмах, с яркими, но тоже однообразными галстуками и с однообразным же деловито сосредоточенным выражением лиц. Выделялись, пожалуй, двое: первый — могучий чеченец, он делал доклад, второй — курносый голубоглазый русак, у которого на макушке, среди непослушных пшеничных вихров, неожиданно оказалась кипа — еврейский головной убор. Первого звали Лема, фамилия второго была Уралов.
Чеченец говорил без акцента, но время от времени повторял слова:
— Насчет хора… Насчет хора… Наследники белогвардейцев, в принципе, не против, но они не хотят стоять позади потомков казаков. Казаки тоже не против, но хотят обязательно стоять впереди потомков белогвардейцев. Губернатор не против казаков и даже не против белогвардейцев, но категорически возражает против «Боже, царя храни»… «Боже, царя храни».
— А его — то кто спрашивает? — усмешливо проговорил Печенкин и глянул на стоящего за креслом неподвижного Прибыловского.
Чеченец улыбнулся и объяснил:
— Я его не спрашивал, он сам позвонил. Вы, говорит, что, за монархию? Я говорю: за конституционную… Еще он предлагает, чтобы красноармейцы в буденовках выступили.
Члены совета директоров заулыбались, а Печенкин почему — то нахмурился.
— А что говорит церковь? — спросил он.
— Церковь ничего не говорит… Ничего не говорит… Но один человек там сказал: «Кому это нужно?»
Владимир Иванович громко вздохнул и с хрустом расправил плечи.
— Кому это нужно… — задумчиво повторил он, нерешительно улыбнулся и продолжил — тихо, словно разговаривая сам с собой: — Вчера на моем «мерсе» рулек отломали… Ну знаете, на носу, кругленький такой, блестящий?
Члены совета директоров закивали головами, понимая, о чем идет речь.
— Отломали рулек… — продолжал Печенкин, жалуясь и печалясь. — Стоим мы с Нилычем, смотрим и думаем: «Кому это нужно?» В самом деле — кому? Раньше, помните, если у кого машина была, дворники все друг у друга тырили. Ну не было их, дефицит был, вот и тырили, а это… Кому это нужно? Я никогда не поверю, что человек, допустим, купил «мерс», а на рулек этот у него денег не хватило… Или у кого — то этот рулек отломили, а он у меня… Ну как дворники… Не поверю, ни за что не поверю… Нилыч говорит: «Коллекционируют», но как их можно коллекционировать, если они совершенно одинаковые? Я говорю: «Нилыч…»
Печенкин сначала, казалось, шутил, а теперь, казалось, нет.
— Ну не могу я на таком «мерседесе» уже ездить, понимаете, не могу! — Владимир Иванович даже руками взмахнул от возмущения. — Кому это нужно? — заканчивал он пафосно и закончил просто и деловито: — Сегодня новый «шестисотый» пригнали.
Судя по глазам, члены совета директоров одобряли такой выход из положения.
— Продолжай, Лема, — приказал Печенкин докладчику, а сам поднял голову, скосил глаза и обратился к Прибыловскому: — Ну рассказывай, что ты там разведал…
Прибыловский наклонился и стал шептать в ухо шефа:
— Все началось в прошлом году. К ним в пансион тайно, по ночам, стала приходить русская проститутка, некто Оксана Тупицына. Молодые люди пользовались ее секс — услугами.
— А Илья? — с живым интересом спросил Владимир Иванович. — А то Галка волнуется на этот счет.
Прибыловский смущенно улыбнулся и пожал плечами.
— Ясно, — кивнул Печенкин. — Продолжай.
— Кто — то выдал, ее забрали в полицию. За это Илья сильно избил араба, сына шейха Маффуди…
— Молоток, Илюха! — горячо одобрил поступок сына отец. — Я тоже стукачей ненавижу.
— Оказалось, араб не выдавал…
— Ошибся, бывает, — понимающе кивнул Печенкин.
— Девушка повесилась в полицейском участке на колготках.
— Повесилась? Ага, что дальше было?
— Спустя некоторое время, — продолжил секретарь — референт, — у них была дискуссия на тему: «За что я люблю свою страну?» Илья сказал, что ненавидит свою страну.
— Россию? — удивился Печенкин.
— Россию. «Как можно любить страну, возвращение в которую страшнее смерти», — вот что он сказал.
Владимир Иванович усмехнулся:
— А почему они нам тогда об этом не сообщили?
— Видимо, не хотели выносить сор из избы… — высказал предположение Прибыловский.
— Знаю я, какой сор… Деньги мои… Что еще?
— Выпускной реферат Ильи по экономике назывался «Развитие нового капитализма в России».
