— Название интересное, — одобрил Печенкин.
— Эпиграф интересный: «Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим, надолго ли?»
— Это кто сказал?
— Это из Библии.
— Там так написано?
— Возможно. Вообще Илья серьезно увлекался религией, ходил в церковь, собирался принять католичество. Но после экскурсии в Аушвайц его богоискательство прекратилось.
— Аушвайц?
— Освенцим, — перевел Прибыловский.
— Ну и что? — не понимал Владимир Иванович. — Освенцим знаю, ну и что?
Прибыловский пожал плечами.
Печенкин помолчал, соображая, но так, похоже, и не сообразил.
— Еще что?
— Еще о реферате… — продолжил свой конфиденциальный доклад Прибыловский. — Илья делает там следующий вывод: новые русские собственники должны вернуть, как он говорит, награбленное, как он говорит — народу.
— А если я не захочу? — прямо спросил Печенкин.
Прибыловский опустил глаза:
— Тогда народ применит силу. Там так написано.
Владимир Иванович улыбнулся:
— А я ему треугольнички рисовал… Лечили от желтухи, оказалось — китаец. И что он за этот реферат получил?
— Шесть баллов. Это у них высшая оценка. Дело в том, что преподаватель экономики Джереми Маркс…
— Как, говоришь? — перебил секретаря Печенкин.
— Маркс.
— Маркс! — громко, во весь голос, повторил Печенкин, так что докладчик замолчал, и все члены совета директоров стали внимательно смотреть на шефа.
Печенкин поднялся с кресла и обратился неведомо к кому:
— Где — то я слышал уже эту фамилию? А Энгельса у них нет? Я, значит, большие деньги им платил, а они моего сына учили, как мне башку свернуть? Маркс…
— Он уже уволен, — успел вставить Прибыловский.
— Уволен! Ха! Уволен… Да за такие дела на него, гада, солнцевских зарядить! Маркс, блин… — И, сунув руки в карманы, Владимир Иванович нервно заходил по кабинету.
— Левые идеи вновь входят на Западе в моду, — попытался объяснить Прибыловский.
— На Западе в моду, а у нас в морду! — закричал Печенкин. — Прямо в морду они у нас входят!
И быстро пошел вокруг большого стола. Проходя мимо Уралова, Печенкин остановился, в задумчивости глядя на его кипу, и спросил:
— Слушай, Уралов, а что это на тебе за тюбетейка?
Уралов улыбнулся и объяснил:
— Это не тюбетейка, а кипа! Ко мне папа из Израиля приехал. Надел и попросил не снимать.
Печенкин долго смотрел на Уралова, пребывая в каком — то усталом отупении, но, сделав над собой усилие, вышел из этого состояния, улыбнулся и, уже садясь в свое кресло, одобрил:
— Молодец, Уралов! Папу надо слушать.
Заседание совета директоров продолжилось.
Глава тринадцатая
Я НАУЧУ ТЕБЯ ДЕСЯТИ УДАРАМ
1
Картина была явно комическая и страшноватая: прохожие на тротуаре останавливались, машины на проезжей части тормозили. Илья шел по центральной улице Придонска — улице Ленина — и с детским упоением ел мороженое в вафельном стаканчике, а в это время его охраняли. Впереди шел рыжий охранник в темных очках, сзади еще один здоровяк, за ним — одним колесом по проезжей части, а другим по тротуару — медленно полз «субурбан», за затемненными стеклами которого мутно светился Седой.
Мороженое почти растаяло, подтекало снизу, и Илья с удовольствием слизывал выступающие белые капли. Наконец он закончил, вытер губы и ладони носовым платком и посмотрел по сторонам, размышляя, куда дальше направить свои стопы. Но в этот момент из «субурбана» выскочил Седой, семеня, подбежал к Илье и спросил — официально и язвительно:
— Ну что, нагулялись, Илья Владимирович? Домой? До мамочки?
Илья перевел свой внимательный озабоченный взгляд на главного телохранителя и, склонив голову набок, задал неожиданный вопрос:
— А какую мы дадим вам кличку?
— Какую кличку? — раздраженно отмахнулся Седой. — Садитесь в машину.
— Вы забыли, что я вас завербовал? — с улыбкой напомнил Илья.
— Ты меня не вербовал, — огрызнулся Седой.
— Стоит только моей маме узнать, что вы меня потеряли…
— Кроме мамы есть еще и папа, — перебил его Седой и приказал: — В машину, Иваныч до трех отпустил.
— «Седой»! Как вам?
— Садись в машину! — требовал Седой.
— А пароль?
— Сам не сядешь — посадим!
— Есть такой пароль, что если я его назову, то вы меня сразу отпустите, — неожиданно высказался Илья.
— Нет такого пароля. Садись в машину!
— Есть. Спорим на мороженое! — Илья явно издевался.
— В машину! — прорычал Седой и уже взял Илью за локоть, чтобы потащить его к «субурбану», как молодой человек проговорил вдруг громко, отчетливо:
— Ангелина Георгиевна Всеславинская.
Седой отпустил руку и стоял молча и неподвижно.
Илья смотрел на него насмешливо и сожалеюще:
— Нет, не буду я вас вербовать. Лучше, пожалуй, уволю.
Седой не услышал, повернулся и затрусил к машине. Охранники замерли в нерешительности. Илья расправил плечи и спокойно, не торопясь, направился к «зебре» перехода. Седой смотрел сквозь стекло в его спину и кричал в трубку телефона:
— Иваныч, он откуда — то знает про Гелю. Все знает: имя, фамилию, отчество.
Печенкин долго молчал.
— Он уходит, Иваныч! — напомнил Седой.
Владимир Иванович нервно хохотнул:
— Знаешь поговорку: жена узнаёт последней…
— Так она последняя и осталась! Что делать, Иваныч? Он уходит!
— Черт с ним, пусть уходит, — поставил точку Печенкин.
2
Бодро, весело вышагивал Илья по привокзальному рыночку; не обращая внимания на возмущенные крики баб, подхватил на ходу из отверстого мешка жменю семечек и, лузгая их, остановился у прилавка, за которым одиноко пребывал продавец корейской моркови. Полноватый, с глазами — щелочками, похоже, очень смешливый юноша — продавец не стоял на месте, а все время двигался: руки, ноги, туловище, голова, и с губ при этом слетали звуки яростных каратистских ударов:
