Новые страхи - [106]

Мама слегка кашлянула.

– По-моему, сейчас не время, Дерек.

– Ей уже восемь, Джен. Уже пора знать.

Мамины глаза наполнились слезами.

– Нет, – прошептала она. – Не сейчас.

Папа прикрыл ее кисть своей ладонью. Я поерзала на стуле. Мне не нравилось, когда родители прикасались друг к другу или целовались. То же, думаю, чувствуют все дети. Что-то в этом… неправильное.

– Пожалуйста.

– Хорошо. Не сегодня.

Мама кивнула и поднесла ко рту чашку с кофе, а я смотрела на яичницу у себя на тарелке и пыталась понять, о чем они собираются мне сказать.

После этого я попросила разрешения уйти, и они разрешили, и я убежала к себе в спальню к своим бедным мертвым куклам.

В ту ночь мама снова пришла в мою спальню, низко склонилась ко мне, ее платье шуршало. Я лицом чувствовала ее дыхание.

– Это была не моя вина, – прошептала она. От нее пахло гвоздикой и чем-то еще… чем-то кислым. Я сделала над собой усилие, чтобы не наморщить нос. Я не хотела показать ей, что не сплю. Она постояла еще минуту-другую, просто глядя на меня, затем выпрямилась и повернулась, собираясь уйти.

У двери она остановилась.

– Я знаю, что ты не спишь, Нонни. Ты всегда не спишь.

Я молчала.

Она подождала еще и ушла. Я почувствовала влагу на щеках и поняла, что плачу, только не знала почему.

Папа по-прежнему хотел что-то сказать мне… не знаю что. А мама повторяла: нет, не сейчас. Так было, когда мне было десять лет, и когда одиннадцать… и даже когда пошел двенадцатый, она умоляла папу не говорить мне. Он вздыхал, затем кивал. Я знала: он не хотел огорчать ее.

Потом я уже настолько повзрослела, что могла бы спросить у родителей порознь. Я не могла больше ждать, когда они мне скажут. Но я стала немного упрямой, так я думаю. Если они уже несколько лет хотят что-то мне сказать, хотят обсудить со мной что-то существенное, пусть они скажут и обсудят. Я не собиралась поднимать этот вопрос. Нет.

Мама продолжала приходить по ночам ко мне в спальню, и я думала, что, вероятно, родители родителей тоже так поступали… смотрели на них, когда они спали. Я хотела расспросить об этом своих одноклассников, но теперь у меня не было хороших друзей. Я была слишком застенчива, слишком нерешительна, чтобы спросить, можно ли присоединиться к их компании, поэтому большей частью я держалась особняком и за играми других детей наблюдала со стороны.

Однажды новенькая в нашей школе девочка спросила меня, не хочу ли я сесть с нею во время ленча, и я просто уставилась на нее. Я хотела, но я не знала, что сказать. Она подождала с минуту, пожала плечами, отвернулась и больше не пыталась со мной заговаривать. Мне было немного грустно, и я хотела поговорить об этом с мамой, но опять-таки не знала, что сказать.

Однако в тот день я рассказала мертвым куклам об однокласснице, с которой могла бы подружиться. Они выслушали меня молча. Разумеется.

После этого случая с новенькой девочкой я, наверно, обрела репутацию сноба или человека, который не снисходит до разговора с людьми, стоящими ниже на социальной лестнице, но я не была такой. Я просто не знала, что и как сказать. Я могла поговорить со своими мертвыми куклами, но не с живыми детьми своего возраста.

Я общалась только с одноклассниками, если, разумеется, не считать домашних. Родители были люди не слишком общительные. Не помню ни единого случая, чтобы к нам пришли их друзья или соседи, и никто на нашей улице не приглашал нас летом на шашлыки или на вечеринки у бассейна. Иногда я становилась у окна своей спальни и смотрела через улицу на собравшихся там людей… дети бегали вокруг родителей со своими и чужими собаками, мамы и папы стояли со стаканами холодного пива или содовой, до меня доносились смех и крики. Кто-то бренчал на гитаре. Мне казалось, что вот это настоящее веселье, и хотелось, чтобы нас тоже пригласили. Но нас не приглашали никогда. И я стояла у себя в комнате, слушая приглушенный смех, доносившийся с улицы, а в нашем доме только однообразно тикали часы в гостиной.

Почему-то считалось, что мне следует дарить кукол. В двенадцать лет я уже считала себя слишком взрослой для них, и когда бабушка подарила мне очередную куклу, я вежливо поблагодарила ее и сразу убрала подарок в стенной шкаф. Я уже знала, что случится дальше. У Элизабет с новым номером появятся синие пятна, она умрет, и этим все кончится. Мне всегда нравилось объявлять родителям о предстоящей смерти куклы… Я чувствовала, что должна им сообщать. Не знаю почему.

Столько раз отец начинал было мне что-то говорить, но мама безмолвно умоляла его остановиться, и он замолкал и просто смотрел на меня, качая головой. Теперь он приезжал с работы позже прежнего, и мы виделись с ним мало, и часто к тому времени, когда он появлялся дома, я уже была в кровати. Вот так это и продолжалось до моего четырнадцатого дня рождения, когда я забеременела, а отец как-то вечером уехал из дома и больше не вернулся.

Мама сказала, что эти события не связаны между собой, но это было не так. Они должны были быть связаны. Отец не мог смириться с мыслью, что его маленькую девочку трахнул какой-то парень из школы, который был хорош собой только наполовину и который поговорил с нею несколько раз, а потом сказал, что хочет показать ей нечто после уроков. И показал. Он и два его приятеля. Они знали, что я молчунья, что никому не скажу о том, что было. И они оказались правы. Я по-прежнему была выше большинства девочек, но у меня уже появилась женская фигура. Я всегда одевалась в мешковатые платья, не хотела, чтобы все видели появившиеся у меня груди. Но, наверно, эти ребята знали.