Новогодний роман - [25]
Запеканкин читал долго. Если раньше он испытывал перед Антоном благоговейный трепет, то теперь это был поистине религиозный экстаз. Глубоко за полночь покинул он келью. Прошел в прихожую, снял плащ и улегся под вешалкой, накрывшись плащом. Сон его был коротким и беспокойным.
Глава 4
ПРЕМНОГО БЛАГОДАРЕН
Корнет Хацепетовский-Лампасов, пышноусый красавец в его величества псковского драгунского полка мундире с аксельбантами, оторвался от оживленной стайки таких же как и он отчаянных бездельников и подошел к Альберту.
— Балами балуетесь, милостивый сдарь? — от улыбки на правой щеке корнета вздулся сабельный шрам, щедрый дар одного мюратовского рубаки, полученный корнетом в деле у Фонтенбло. — И то верно, что в Тетюшах своих медведем сидеть — продолжал корнет — к тому же Анастасия Пална сегодня особенно хороша. В регодансе лебедем плывет, земли не касаясь. Юдифь пышногрудая, право слово. Жаль оценить некому, Альберт Петрович. Так сказать пробу поставить. Ха-ха-ха.
— Вы забываетесь — бледнея, но пытаясь сдержаться, ответил Альберт _ Анастасия Павловна замужняя женщина, а ваши шуточки оставьте для конюшни. Лошадям. Там им место, как, впрочем, и вам.
— Это оскорбление, сударь — шрам разгладился и налился лиловой угрозой.
— Нет, сударь, дружеский совет.
— Вы забываетесь.
— Отнюдь. Я ничего не забываю и ничего не прощаю.
— В таком случае — корнет, маг дуэльной рапиры, рисующий за обедом так от нечего делать на стене пистольными выстрелами собственный вензель, подобрался и сухо, словно шпорами звякнул, сказал. — Буду рад на деле проверить ваше утверждение. Честь имею.
— Честь имею.
Альберт вошел в зал, освещенный сияньем тысяч свечей, вправленных в хрупкие ажурные люстры. У входа вежливо раскланявшись, он обогнул островок из муслиновых пасмурных платьев, не скрывающих морщинистых шей и плеч. Островок сразу же пришел в движенье: затрещали страусиные веера, сгоняя пудру с впалых костлявых и обвисших жирных грудей.
— Смотрите. Сам Гробочинер.
— Кто же это?
— Как? богач. Только что из-за границы. сто тысяч дохода.
— И крестьян не меньше, душечка.
— Наверняка женат.
— Вообразите холост.
— Ах, жених.
— Что ты, мать моя. Бога побойся. Он, в Парижах своих, с такими знался, а ты ему Розалий своих толстомясых втюхиваешь. Мне Степан Федорыч рассказывал. Там дома такие: одни девки непотребные живут. Полнейшее ню.
— Ну?
— Не ну, а ню. Голяком значит по-французски.
— Чего на свете не придумают. Одного не пойму. Откуда твой Степан Федорович?
— Ой. Он на нас смотрит.
Альберт и вправду оглянулся. Его привлекла музыка, струящаяся сверху. Деревянные колонны, крашеные мраморной краской под «греков», держали решетчатую галерею, опоясывающую большую залу. Именно оттуда, из одной из галерейных ниш, из-за драпированных аккуратно причесанных занавесей лилась божественная гармония. Итальянский кочевой оркестрик, задержавшийся в провинциальной глухомани по причине финансовых издержек, начинал вступление к мазурке. Стойкая оловянная фигурка дирижера с поднятой вверх палочкой замерла. Навсегда обожженное аппенинским солнцем и вдохновеньем ренесансных титанов лицо казалось отрешенным. Но палочка вздрогнула и фигурка задвигалась. Не машинально, словно насилуя самое себя, а яростно и безжалостно, в первый ряд к самой себе. Именно так, как и следует дарить притихшей толпе настоящее искусство. Альберт заторопился. Он окинул взглядом овальный зал и присутствующих и тут же увидел их. О, эти глаза. Агатовый блеск авантюры. Приятного времяпрепровождения. А может чего-то большего? Чего так настойчиво искал Альберт а придворных салонах, на светских раутах, в родовитых домах и безвестных борделях. Пресыщенным, все повидавшим и все испытавшим Чайльд-Гарольдом считали его окружающие. Он без труда подчинялся и носил маску брезгливой скуки с гордостью. И лишь с собой, когда оставался один и глядел на лохмотья пламени, горевшие в камине, когда не по-светски держал за поясок фужер с любимым божоле, а на муранском хрустале плясали огненные блики, он признавался сам себе.
— Коряв. Коряв ты братец. Ладно бы ноги кривы или горб какой, а то ведь внутри. Там не исправишь.
Но была надежда. То слабеющая, то вновь набирающая силу, как огонь в любимом камине. Любовь все исправит. Поможет, наставит на путь, если не истинный, то хотя бы на путь. Со скрежетом и натугой ввинчивался он в новое знакомство, а получив отпор, напоровшись на колкие, злые, или хуже того покорные, неумные и тяжелые взгляды, бомбардируемый словами презрения или тупой бездарной тоски, он отползал в угол, зализывал раны и ждал, ждал… Альберт пересек бальную залу по диагонали, остановился, протянул руку и произнес.
— Анастасия.
— На раскрытую ладонь Альберта легла розовая ручка в прозрачной занавесочной перчатке. Княжна Уруцкая, прелестнейшее двадцатилетнее создание, милостиво разрешало Альберту сопровождать ее в туре мазурки. В томленьи Альберт совсем не заметил, что не добавил «Пална», что приличествует при обращении к замужней даме. Это досадное упущение, не замеченное Альбертом, замечено было другими. Мужчины и женщины, бывшие рядом с графиней, понимающе переглянулись и заулыбались. их взоры, не сговариваясь, обратились почему-то за колонны, где в относительном полумраке стоял карточный стол и какой-то старик в бордовом с черной искрой фраке, именно в эту минуту отчаянно вистовал, судя по напряженным мешкам выпученных в карточном азарте желтоватых глаз. Но что до этого Альберту? Он прикасался к ней. Держал юное тепло, может наконец, любви? Сейчас, повторяя заученные танцевальные выверты, между этими фраками и рюшами, шаркающими по шахматному вощеному паркету, он собирался сказать ей то, что может подарить ему сладчайшую муку истинного не надуманного чувства. собирался сказать, но проснулся. Альберт Гробочинер сел на кровати, по-бычьи мотая головой, изгоняя обрывки сна. Короткие тычки в спину не прекращались.
Сетевая «Шестерочка». Час до закрытия магазина и человеческой цивилизации. Простые русские люди встают на защиту философии Шопенгауэра, Крымского моста, святой пятницы и маринованного хрустящего огурца на мельхиоровой вилке. Все человечество в опасности или…
Один из романов о приключениях геолога Егора Бекетова. Время действия: лютые 90-е. Читать только тем, кто любит О'Генри, Ильфа и Петрова и Автостопом по галактике до кучи. А больше никому! Слышите гражданин Никому. Я персонально к вам обращаюсь. Всем остальным приятного чтения.
Одна из версий, может быть, самой загадочной и судьбоносной смерти в русской истории. Май 1591 года. Город Углич. Здесь при таинственных обстоятельствах погибает царевич Дмитрий последний сын Ивана Грозного здесь начинается Великая Смута. Содержит нецензурную брань.
Допетровской край Российской Федерации. Наше время. Бессменно бессмертный мэр Гузкин Семён Маркович идёт на очередные выборы. Его главный конкурент Крымненашев Зинаида Зинаидыч. Да будет схватка. И живые позавидуют мертвым! Короче про любовь! Содержит нецензурную брань.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
История превращения человека в Бога с одновременным разоблачением бессмысленности данного процесса, демонстрирующая монструозность любой попытки преодолеть свою природу. Одновременно рассматриваются различные аспекты существования миров разных возможностей: миры без любви и без свободы, миры боли и миры чувственных удовольствий, миры абсолютной свободы от всего, миры богов и черт знает чего, – и в каждом из них главное – это оставаться тем, кто ты есть, не изменять самому себе.
Жизнь подростка полна сюрпризов и неожиданностей: направо свернешь — друзей найдешь, налево пойдешь — в беду попадешь. А выбор, ох, как непрост, это одновременно выбор между добром и злом, между рабством и свободой, между дружбой и одиночеством. Как не сдаться на милость противника? Как устоять в борьбе? Травля обостряет чувство справедливости, и вот уже хочется бороться со всем злом на свете…
«Однажды протерев зеркало, возможно, Вы там никого и не увидите!» В сборнике изложены мысли, песни, стихи в том мировоззрении людей, каким они видят его в реалиях, быте, и на их языке.
Всю свою жизнь он хотел чего-то достичь, пытался реализовать себя в творчестве, прославиться. А вместо этого совершил немало ошибок и разрушил не одну судьбу. Ради чего? Казалось бы, он получил все, о чем мечтал — свободу, возможность творить, не думая о деньгах… Но вкус к жизни утерян. Все, что он любил раньше, перестало его интересовать. И даже работа над книгами больше не приносит удовольствия. Похоже, пришло время подвести итоги и исправить совершенные ошибки.
Выпускник театрального института приезжает в свой первый театр. Мучительный вопрос: где граница между принципиальностью и компромиссом, жизнью и творчеством встает перед ним. Он заморочен женщинами. Друг попадает в психушку, любимая уходит, он близок к преступлению. Быть свободным — привилегия артиста. Живи моментом, упадет занавес, всё кончится, а сцена, глумясь, подмигивает желтым софитом, вдруг вспыхнув в его сознании, объятая пламенем, доставляя немыслимое наслаждение полыхающими кулисами.