Инконю — И то верно. Ваша теория, Савраскин, хороша, если вы свое поведение объясните этим.
Ланселотов — Размахнулись на гору, а насыпали холмик.
Савраскин — А и черт с ним. Зато размялись. Гуз. Давайте отходную.
(Занавес).
Пока Запеканкин занимался хозяйством, Антон прилег на софу. В домашней обстановке он преобразился. Пропал вызов, и появилась задумчивость. На нем был, домашний, до колен, верблюжий халат с узким копьевидным вырезом. Он закинул руки за голову и что-то мечтательно напевал. Антону было около 30. Время, когда многое осталось позади и ох как много еще предстояло пройти. В фигуре Антона присутствовала малая толика ленивой рыхлости. Он не был красив или уродлив. Скорее неуловим. Пронзительно черные, как только что отпылавшая головешка, цыганские кудри и круглое белое, как луна в пору рассвета, лицо. Дремучие, хвойные лапки бровей и свежая майская зелень в глазах. Непокорный выступ подбородка и едва обозначенные скулы. Запеканкин представлял Антона как фантастический, инопланетный пейзаж предвечерней жаркой степи. Истлел ковыль. Бесхарактерное размытое солнце плавит и насилует беззащитно распластанную под ним землю. На выцветшем небесном ситце облака зависли как дирижабли. Пустота вокруг бессмертная. По степи неуклюже скачет стреноженный аргамак. Остановится. Насторожит церковные луковки ушей. Собьет въедливую мошкару, плотно обсевшую берега его лиловых озер. Тонко сыграет золотой бубенчик, затерявшийся в такой редкой для его племени нестриженной гриве. Обмякнут измочаленные путы. Передохнет аргамак. Струной натянутся путы. Тишину расколет топот. Скачет аргамак, как гусеница страдает на ветке, скачет.
Фиалка откупорил флягу с черной головкой, покрытой акцизным платком. Зная Запеканкина, закрыл ему донышко. У себя на палец остановился у краев.
— Давай Петр за встречу — он ковшом сгреб рюмку и поднес ее ко рту. Часто заходил кадык. Запеканкин немного пригубил из своей рюмки и скривился.
— Пельмешки у тебя знатно получаются — говорил Фиалка — Магазинные, а как у бабушки. Перчику бы еще.
Запеканкин метнулся к плите и вернулся к столу с перечницей в виде гриба.
— М-м-м — протянул Антон, отведав перченой пельменины. — Вообще гламур. По-второй.
Кондиции Антон достигал всегда быстро, а после второй его и вовсе отпустило.
— Истерзан я Петр — жаркий халат душил Фиалку. Судорожными движениями он разбил копьевидный вырез — Думал отдохнуть там. С друзьями встретиться. Отдохнул. Как под асфальтоукладчиком полежал. Клерки нами правят Петр. Клерки. Нет, кто спорит. Они вполне уместны и нужны — Фиалка совсем забыл о Запеканкине и подливал только себе. — где-то внизу или посередине. Подписать бумажку, заполнить анкетку, вести документацию, бегать за сигаретами и кофе. Но там. За облаками у трона и рядом должны быть самородки. Мы бедны Петр не потому что у нас их нет. Мы бедны, потому что не понимаем, что они у нас есть. С другой стороны — Фиалка горько усмехнулся — что с нас взять, если мы летаем только за компьютером.
Фляга стремительно пустела. Фиалка все больше багровел. Запеканкин мягко заметил.
— Не все же такие, Антоша.
— Все Петр — смятый окурок точно лег в зеленого стекла пепельницу. Фиалка доверительно наклонился к Запеканкину. — Я тебе больше скажу. Все хакеры начинают с порносайтов… У каждого в шкафу свой скелетик имеется. Но не каждый может признаться в этом. Я не могу. Поэтому и выбираем глазурью размалеванных гипсовых исусиков. Когда же исусик разобьется, то там ничего не окажется или того хуже. Выползет гадюка или крыса выползет с толстым гадким хвостом. — у Фиалки подозрительно задергалась челюсть. — Тогда мы клеймим его. Мерзавец такой. Мы всегда это знали. Но мы не такие, а сами между делом свои шкафики проверяем и ключи от детей прячем. А с самородка, что взять? На виду он, потому что чувствами живет. Подлецом не будет, внутренний университет не позволит. Боимся мы таких. Поэтому и странные они чудики. Отодвигаем их на край. А под клеркоподобных ложимся и радуемся.
Фиалка замолчал. Он оперся на кулак и, свесившаяся прядь его волос коснулась стола. Початая сигарета дымилась в пепельнице. Тянулся сложный беловато-серого оттенка дымок. Вспомнив, Антон брал сигарету, затягивался и бессильно бросал ее обратно. На холодильнике бешено, как пульс марафонца, тикал будильник.
— Открой форточку, Петр — произнес Фиалка.
Запеканкин подошел к окну. В маразум стремительно ворвалась ночь, плеснув в лицо Петру случайными снежинками. Запеканкин быстренько прикрыл форточку, не позволив ночи овладеть маразумом с наскока.
— Антоша, я поставлю чай? — спросил Запеканкин. Фиалка согласно кивнул головой. Из круглой конфорки появились жадные голубые огоньки. Запеканкин наполнил чайник водой и поставил его на плиту. В фарфоровый заварочный чайник с жирным лебедем на боку бросил две столовые ложки пахучего с бергамотом чаю.
— Слушай Петр. Что это я все о себе да о себе. Ты то как? Чулюкин собака не допекает? Ты скажи, Петр, мы его сразу приструним.
— Что ты, Антоша. Совсем нет. — Запеканкин покривил душой и спрятал это за озабоченностью. Чайник закипал. Сняв чайник с огня, Запеканкин залил кипятком заварочник. Закрыл крышкой, оставив воду бушевать в тесноте, выжимая все соки из чайных гранул.
