Новогодний роман - [24]

— Кстати Антоша — Запеканкин подошел к столу. — Я хотел тебя попросить. Если не… Конечно, я понимаю, скоро праздник и это накладно Но все-таки — Запеканкин как всегда буксовал, перед тем чтобы что-то попросить. — … Даже не знаю с чего начать… Стыдно.

— Ой, Петр. Что топчешься? Работа нужна?

— Да — смело рубанул Запеканкин и испугавшись собственной смелости поспешно добавил — Если тебя не затруднит, конечно.

— Не затруднит. Подыщем.

— Спасибо тебе Антоша.

Фиалка плеснул остатки из фляги в рюмку. Запрокинув голову, он вылил в себя рюмку и поставил ее на стол.

— Все. Спать хочу. Проводи Петр. Хандра одолела.

Пошатываясь, Фиалка встал, и голова его оказалась над табачными полями. Льющаяся в приоткрытую форточку ночь не смогла их разрушить.

— Зачем тебе деньги Петр — Фиалка опирался на плечо Запеканкина. Они вышли из маразума и пошли по короткому аппендиксу-коридору.

— Это… Знаешь, Антоша… Все странно так получилось — начал мямлить Запеканкин — Она даже не знает.

— Не начинай, Запеканкин — скомандовал Фиалка — Кто ничего не знает. Рожай быстрее.

Запеканкин потупился.

— Девушка, Антоша.

— Что? — Фиалка строго взглянул на Запеканкина — Какая девушка?

— Я не знаю — честно признался Запеканкин.

— Так. Петр. У тебя появилась девушка. Забавно. Познакомишь.

— Я хотел тебя просить об этом. — вырвалось у Запеканкина — В смысле я хочу сказать, то есть. Ты же знаешь, у меня вряд ли получится. А ты такой.

— Какой?

— Такой как надо — нашел нужные слова Запеканкин. Они были в спальне. Фиалка устроился на кровати, Запеканкин, склонившись под тяжестью балдахина, укрывал его одеялом.

— Решим этот вопрос Петр — Фиалка зевнул. — Без промедленья. Петр, кейс подай мне.

Запеканкин не понял, показалось ему или было все на самом деле. Выложенное атласом нутро кейса все было в деньгах. Ладных зеленых кабанчиках, перетянутых бумажными ленточками. Фиалка довольно цокнул языком. Он закрыл кейс и повернулся, сжимая его в объятьях.

— Спокойной ночи, Петр.

— Спокойной ночи, Антоша.

Было бы не верным представлять себе Антона Фиалку этаким себялюбцем, наслаждающимся ролью духовного гуру. Это не правда. Трагедия Антона заключалась в том, внутренние качества заставили его покинуть избранный круг владельцев мира, тех самых клеркоподобных, но те же внутренние качества не позволяли ему прибиться к кругу тех кто ходит по земле. Антон Фиалка был человеком, обитавшем на стыке, и в Запеканкине, может быть напрасно, Антон чувствовал родню. Антона ругали за высокомерие и равнодушие, но как были бы посрамлены все обвинители, если бы увидели, чем занимается Антон ночами, кусая до боли губы. Как удивились бы они, эти правдоискатели, непризнанные изобретатели новых человекоспасений, так высмеиваемых Антоном. Ибо Фиалка тоже спасал человечество, творил свою правду ночами в желтом пятне одноногого торшера.

Запеканкин погасил свет и плотно затворил за собой дверь. Он вернулся в Маразум, убрал опустевшую флягу. Вымыл рюмки и супницу. Протер стол. Медленно, смакуя, выпил чай из красной, заляпанной белым горошком, кружки. Он долго мялся, не решаясь войти. Искал себе оправдания и не находил. Все это выглядело довольно некрасиво, но он должен был это сделать. Чтобы понять. Темнота кельи завораживала. Боясь ненароком задеть что-либо, Запеканкин опустился на корточки. Дополз до яблока. Перемахнул через стол в сердцевину. Подстраиваясь, под ним прогнулось модное кресло. Взобравшись рукой по барельефной ноге, он щелкнул выключателем. За викторианским тяжелым бархатом таинственно, как из лесной чащи, вспыхнул огонек. Запеканкин пододвинул торшер ближе к себе и желтое пятно его света, падало прямо перед ним. Между книгами Запеканкин нашел картонную коробку для обуви. В коробке оказалась папка, а в ней пачка листов плохой с опилками бумаги. Листы были насажены на рогатку скоросшивателя. Посреди первого листа блекло, очевидно на Ремингтоне, было набрано: «Компендиум моих-немоих мыслей». Свои откровения Антон не доверял хитроумной иностранной машине, наверное, справедливо полагая, что идею нельзя закатать в пластик компакт-диска. Хотя на той верхушке айсберга, которую Фиалка показывал Запеканкину, он был умелым хакером. Взламывал электронные сейфы, ломал пароли, создавал программы. Трудился, не покладая мышки. Тем и жил. Так считал Запеканкин. Теперь перед ним лежал другой Антон. Потаенный. Обрезая уголок первой страницы, бежала срывающаяся карандашная надпись: «Не смотря ни на что, Бог остается Богом. Не потому что всемогущ, а потому что беззащитен». «Религии мира основаны на добре — разбирал Запеканкин округлые, как баранки, девичьи буквы — Но добро религий выборочно, направлено на последователей и оборачивается прямой противоположностью для иных. Великий плотник учил — Не эллина, ни иудея в царстве Божьем. Но царство Божье скала неприступная, а что оставили его толкователи на время восхождения? Крестовые походы, сан-бенито и костры инквизиции. Крестись и обретешь блаженство. Но добро не запатентованный тюбик для крема, добро — универсальное понятие и принадлежит всем и получается всеми без платы. Добро религий — не настоящее добро, искусственное, человеческое. А где же божье? Может оно дремлет в каждом, где-то подспудно. Добро одного индивидуума слишком мало, но что если сделать вытяжку? Нужен вирус. Вытяжка? Что-то с ДНК. Кандидат есть. Химическая формула…» Бред. Бред. Город Солнца. Сам же смеялся. Но это шизофрения, но кто сказал, что это отклонение?