Новое море - [20]

— Покажи язык. Ну-с, — говорила женщина.

Потом запахло скипидаром, кто-то, должно быть Настя, долго ловкими, быстрыми руками растирал ему спину и грудь.

Пташка снова уснул.

Ему казалось, что он в синем комбинезоне (как у Полыхаева) сидит в кожаном кресле, близ широкого окна, в светлой кабине экскаватора. Кабина плывет над степью, а он легко переводит рукой рычаги, и огромный ковш то низвергается в забой, то плавно летит по воздуху к вершине холма.

«Приготовиться к шаганию! Выброс!» — командовал Пташка.

… Он проснулся опять. Ему было как-то особенно хорошо и спокойно. Сначала он не понял, почему это так. Но потом увидел, что рядом с ним, у самого его диванчика, сидит Настя.

Он сразу счастливо улыбнулся, и Настя улыбнулась тоже.

Ее грустные ласковые глаза придвинулись к нему совсем близко.

— Ну что, Пташечка моя? Болит что-нибудь?

— Ничего не болит, — сказал Пташка. И вдруг он вспомнил: — Цветы мы полили там, в степи, они теперь не завянут. Тебе дядя Федя не говорил еще?

— Говорил, он мне про все говорил, — сказала Настя и порывисто обняла Пташку.

Он уснул опять. А когда проснулся, на улице уже давно был день. Дверь на террасу была открыта, и видны были белые пухлые облака, плывущие по голубому небу. На ступеньках, спиной к нему, сидели Настя и дядя Федя и, глядя в степь, о чем-то разговаривали.

— Ты заметил, что когда думаешь о будущем, — тихо говорила Настя, — то обязательно представляешь себе светлый, солнечный день, вот такое же небо, сверкающую реку, или что-нибудь в этом роде. Но ведь и при коммунизме будут серые, холодные дни; еще будут, вероятно, вот такие неуютные пустыри и останутся еще болезни и несчастья. Но обо всем этом почему-то забываешь, правда?

— Потому и забываешь, — мягко говорил дядя Федя, — что люди тогда станут жить иначе, меньше будет болезней и несчастий. И неуютных пустырей станет с каждым годом меньше. Вот на этом пустыре уже нынче осенью будет парк, а в лощине — водоем. Не сразу, но лет через пять здесь наверняка будет замечательно. И, главное, все это создается нашими руками!

Дядя Федя встал и несколько раз прошелся по террасе.

— Закрой дверь, а то его разбудишь, — сказала Настя. Дверь закрылась, и Пташка больше не слышал их разговоров.

Он задремал, сквозь дрему к нему доносилась с террасы песня, которую пел дядя Федя. Голос у него был густой, полный такого чувства, что Пташка невольно прислушался.

Ти не лякайся, що ниженьки 6 oci

Змочишь в холодну росу,

Я тебе, в i рная, аж до хатиноньки

Сам на руках в i днесу…

Пташка понимал, что эта песня предназначалась не ему. Но и ему, Пташке, стало хорошо от нее, как от самой хорошей думы.

Дрема прошла, и Пташка почувствовал голод.

Он уперся локтями о подушку и приподнялся.

Дверь с террасы отворилась, вошла Настя.

На ней было светлосерое платье со множеством ровных, хорошо разглаженных складок. Она показалась Пташке такой красивой, какой он еще никогда не видел ее.

— Ну что, Пташка? — спросила она. — Как?

— Я есть хочу, — сказал Пташка.

СЛАВА

Пташка, лежа на диване и упираясь спиной в подушку, ел манную кашу с черничным киселем, который приготовила ему из сухих ягод Севина мама, Глафира Алексеевна. Сева сидел рядом на стуле, а около него стоял маленький Вовка и удивленно, немного испуганно смотрел на Пташку.

— Я знаю, тебя простуда схватила, правда? Как она тебя схватила? — спросил он.

— Вот так взяла, да как цапнет! — сказал вместо Пташки Сева и схватил маленького братишку в охапку.

В это время в дверях появился дед — праздничный, причесанный, чистый. Вот кого Пташка никак не ожидал увидеть!

— Этот самый, — сказал между тем дед, глядя на Пташку. — Ты как же сюда поспел, пострел? — спросил он.

— Я тут живу, — сказал Пташка. — А вы, дедушка, как? Нашли вы своего сына — Сарафанова?

Дед довольно ухмыльнулся.

— Вот он, мой сын, Сарафанов, — сказал он, показывая на дядю Федю, только что появившегося в дверях террасы.

Пташка даже привскочил от удивления.

— Правда? — воскликнул он, во все глаза глядя на дядю Федю. — Так это разве вы Сарафанов?

— А то как же, — улыбаясь, сказал дядя Федя. — Конечно, я! Вы что же, вместе добирались, а до сих пор разобраться не могли?

Пташка смущенно посмотрел на деда. Тот с виноватым видом почесывал в затылке.

— Ведь я тебе и карточку в газете показывал! — сказал он Пташке с укором.

— Показывали, — признался Пташка, — только я не узнал.

Дядя Федя засмеялся.

— Это верно, ты не виноват, — сказал он. — Там меня уж очень пригладили, я и сам-то с трудом догадался, что это я.

Пташка все еще смотрел на него с недоумением, как бы что-то соображая.

— Дядя Федя, — сказал он наконец, — так неужели это вас дедушка крапивой порол?

Все засмеялись, а дядя Федя потрепал Пташку по волосам и сказал:

— Всякое, брат, бывает.

— А где же Туман? — вспомнил Пташка.

— И Туман здесь, — сказал дед. — Где же ему быть?

Он тихо свистнул, и в комнату тотчас вбежал Туман.

— Туман, — сказал ему Пташка, — это ведь я, видишь?

Туман ткнулся носом в колени мальчика и шевельнул хвостом. Он совсем, должно быть, не был удивлен, что встретил здесь Пташку.

Между тем маленький Вова уже вскарабкался на колени к деду, присевшему у стола, и у них шел свой разговор.