Новелла современной Румынии - [168]

Вот и развевается теперь красный флажок над головою Дежё Балинта. Как красный цветок, горит он на древке среди облака белой пыли. Вернее, горел бы, если бы тоже не поседел от пыли. За час работы он становится совсем белым. Тогда Дежё Балинт берет его и вытряхивает из него еловую муку. Будто язычок пламени в ладонь шириной полощется он в эти минуты перед глазами пильщиков и транспортировщиков. Дразнит, напоминает, что они отстают в соревновании, что бригады работающих на сверлильных станках, долбежники и те, что сколачивают рамы и переплеты, попали в газету и заработок их сразу же подпрыгнул вверх. А сам Дежё Балинт вдобавок получил кругленькую сумму премиальных и пригласил на эти деньги в ресторан всю бригаду. Теперь бригада Балинта трудится без особой спешки, легко справляясь с обработкой наваливающейся на нее древесной лавины, между тем как распиловщики и подсобники чуть с ног не валятся, изо всех сил стараясь не отставать от них. Все эти ребята очень хорошо распределили работу, но больше ничего не смогли придумать. Насмешник Йошка Эдед, желая подзадорить их, не раз кричал им от своего станка:

— Для этого, детки, нужен ум! А его-то у вас и нету!

Распиловщики чуть не лопались от злости. А на Петера Кеше лучше и не смотреть. До того как Дежё Балинт придумал свое приспособление, он, Кеше, был ударником механического цеха. А значит, и его «умом». И вот теперь изволь выслушивать, что у них не хватает ума! Ну погодите же! Костлявое, угловатое лицо Кеше передергивается от волнения. Но он не говорит ни слова, как и его товарищи. Молча терпя все насмешки, они буквально подгоняют друг друга. Им хотелось бы завалить разметочный стол Дежё Балинта рейками и дверными косяками. Все, что можно выжать из человеческого организма, они уже выжали. Их «первый номер» таскает на плече со двора такие здоровенные плахи к первой циркулярной пиле, что напоминает муравья, перетаскивающего на спине спичку, которая во много раз больше его самого. «Второй номер», строгий на вид Петер Кеше, не глядя, уверенным движением подхватывает плаху и тут же разрезает ее на пять равных кусков. Бруски со звоном падают на цементный пол цеха. Щуплому подборщику постоянно грозит опасность, что ему раздробят руки падающие доски. Но этот человек, отпустивший для солидности грозные, как у кота, усы, удивительно ловок и проворен. Он бесстрашно подхватывает падающие вниз бруски и спешит с ними к рабочему, что стоит у второй циркулярной пилы и разрезает вдоль поданные ему бруски. Он по колено в опилках. На шапке, на плечах и на густых бровях толстым слоем наросла древесная мука. Это он больше всех злит дядю Михайку: он безжалостен к своей пиле! Невидимый глазу при быстром вращении диск пилы часто останавливается, и лоснящийся ремень, пустив хвост дыма, слетает со шкива.

Пятый член бригады подносит доски Яношу Борзе, работающему на механическом рубанке. Отдает и спешит обратно к циркулярной пиле. Его нос, глаза, ботинки — все забито грубыми опилками. Он громко чихает, но у него нет времени как следует высморкаться. Два первых станка заваливают его брусками, а третий проглатывает принесенное им. И все равно Петер Кеше, у которого возле станка скапливается все больше и больше брусков, не выдерживает и кричит:

— А ну, поднажми, малый, а то скоро и меня не видно будет за этими досками!

Возглас этот слышен во всех уголках цеха. Ребята из бригады Дежё Балинта перемигиваются. Им незачем кричать, у них все идет гладко. Да и работать им легче, потому что опилки и стружки не забивают им глаза, как, например, подборщику у продольной пилы. Напрасно он нахлобучил на глаза широкополую шляпу, застегнул на все пуговицы рубашку — мелкие колючие стружки, смешавшись с пылью, забиваются за тугой ворот рубашки, а оттуда сползают на грудь, скапливаются за пазухой над поясом и въедаются в тело, как чесоточные клещи. Немало их попадает и в рот.

Вальцы механического рубанка без устали выпихивают из пастей отструганные до нужной толщины «заготовки», как здесь именуют бруски для будущих оконных рам. Если их своевременно не убирать, они встанут торчком, идущие вслед за ними упрутся в них, станок тотчас же остановится, а мотор захрипит. И тут же раздастся вопль дяди Михайки:

— Опять вы гробите рубанок!

Ругаясь на чем свет стоит, механик бросится к станку.

— Ну что вы делаете, убийцы? Неужели вам не жалко машины? Вы думаете, она бесчувственная? Спалите только мне мотор, — я вас всех перебью!

Прежде он не очень-то ругался, да и строгальщики не горевали, если машина останавливалась; иногда они даже умышленно глушили ее, чтобы передохнуть пять — десять минут. Они обычно шли в уборную выкурить по сигаретке, пока механик, бранясь, смазывал раскаленные подшипники.

Так удавалось рабочим урвать несколько крох из того времени, что крала у них фирма «Биндер и сыновья». А теперь!

Теперь, едва переступив порог цеха, человек видит у себя перед глазами плакат: «Мы вступили в социалистическое соревнование!»

Вот и носятся вихрем подборщики от станка к станку. Занозы впиваются им в руки, но они не останавливаются, чтобы их вытащить. Если заноза не вопьется слишком уж глубоко, до живого мяса, то можно потерпеть до обеденного перерыва, а то и до вечера. Теперь не время бить баклуши. Они соревнуются! Каждый из них знает, что это означает и повышение заработка. Петер Кеше неплохо объяснил им это. Он отдыхал прошлым летом в Совате