Новая журналистика и Антология новой журналистики - [164]

Он всегда оставался убедительным проповедником. Другие активисты-правозащитники — юристы, учителя, писатели. Они хорошо усвоили язык белого человека, пожалуй, слишком хорошо. Кинг тоже изучил этот язык, но не до такой степени совершенства. Бэйярд Растин с высоким, профессионально поставленным голосом и грассирующим «р» не был бы столь убедителен во главе марша. То же самое можно сказать и о других «респектабельных» лидерах первого поколения. Тончайший ломтик арбуза застрял бы у них в горле. Это не относится к Адаму Пауэллу, но его шарм отмечен лихим, несколько хулиганским налетом, в то время как Кинг — «дядя Бен» с ученой степенью, Билл Бэйли, вернувшийся домой — и перевернувший дом вверх тормашками. Именно этим он взбесил южан больше, чем все Стокли и Рэпы вместе взятые. Они увидели новое лицо своего «ниггера», они ощутили его спокойную мощь.

Спокойное достоинство Кинга вовсе не означало пассивности. Его время не прошло, оно только начинается. Он умер на марше, по пути на негритянский пир, с доброй старой мамалыгой, жареной зубаткой, рульками да огузками. Биограф несколько нервно отмечает его склонность к «этническим лакомствам», к пище «соул». Он никогда не забывал, где его душа. Ему нечего было стыдиться. Его жизнь говорит о многом. О том, что Юг еще скажет свое слово. И о том, что негру не нужно искать самоутверждения где-то в далеких краях — можно оставаться на американской почве. И даже о том, что Бог баптистского проповедника может пока что не уступать позиций Аллаху. Бог не умер. Погиб один из его пророков.

Том Вулф Радикальный шик и Как сломать громоотвод

Я совместил здесь два отрывка, чтобы проиллюстрировать прием, который можно обозначить как «рассказ очевидца». Первый фрагмент, «Радикальный шик», относится к социальной среде Парк-авеню [154], отсюда и соответствующая тональность. Во втором фрагменте, «Как сломать громоотвод», действуют совершенно иные персонажи — обитатели трущоб Сан-Франциско, «цветные» бунтари. Соответственно меняется интонация повествования, хотя я и отказался от чрезмерного расцвечивания лексики.

Обе истории опираются на детали социального статуса, облегчающие читателю проникновение во внутренний мир персонажей. Я умышленно противопоставил «верхи» общества «Радикального шика» «низам» «цветного» гетто Сан-Франциско. Занять нейтральную позицию представляется возможным, пожалуй, лишь в начале первого отрывка. Мне намекали, что эпизод бессонницы Леонарда Бернстайна [155] является плодом моей собственной фантазии. На самом же деле все детали этой сцены, включая замечания «негра за роялем», приводятся по книге «Частная жизнь Леонарда Бернстайна», написанной его другом Джоном Грузном.

И последнее. Меня обвиняли в том, что я якобы тайком пронес в дом Бернстайна магнитофон и записал диалоги, которыми переполнен «Радикальный шик». Спасибо за комплимент, но все происходило несколько иначе. Я пришел на вечеринку к Бернстайну с целью задокументировать это событие, открыто заявился с блокнотом и шариковой ручкой и весь вечер строчил на виду у присутствующих. Кстати, пронесенный контрабандой магнитофон не смог бы обеспечить такую точность, ибо при оживленном обмене репликами иной раз очень трудно разобрать с ленты, кто что произнес.

Т.В.

Радикальный шик (отрывок)

Два, три, четыре часа ночи — что-то в этом роде. 25 августа 1966 года. Его 48-й день рождения. Леонард Бернстайн проснулся в кромешной тьме и в дикой тревоге. Подобное случалось и прежде: в такой форме теперь проявлялась его бессонница. И он поступил точно так же, как обычно делал в подобных случаях. Встал, походил по комнате, испытывая головокружение. И вдруг — накатило видение. Он сам, Леонард Бернстайн, маэстро с мировой славой, во фраке с белой бабочкой, выходит на сцену. Там уже ждет его оркестр в полном составе. С одной стороны сцены рояль, с другой — стул с гитарой. Гитара! Один из «полуинструментов», как будто специально созданных для ускоренного курса обучения недалеких подростков из Левиттауна, хуже аккордеона. Но на все свой резон. Он, Ленни, сейчас обратится к этой накрахмаленной бело-рубашечной публике с антивоенным призывом. Он объявляет: «Я люблю». Вот так. Эффект ошеломляющий. Из-за рояля тут же появляется негр и произносит что-то вроде: «Публика в полном недоумении». Ленни еще раз пытается начать, берет несколько быстрых аккордов на фортепьяно, произносит: «Я люблю. Amo ergo sum [156]». Снова выскакивает негр: «Публика полагает, что вам следовало бы удалиться. Зрители ошеломлены: они даже не в состоянии повернуть голову к соседу». Но Ленни преподносит аудитории свою антивоенную филиппику и лишь после этого покидает сцену.

Темная ночь. Он застыл, обдумывая эту идею. Почему бы и нет? Сенсация! Заголовки: «БЕРНСТАЙН ПРЕПОДНЕС ПУБЛИКЕ АНТИВОЕННЫЙ ПРИЗЫВ!» Но вот энтузиазм Ленни сменяется сомнением… малодушием. Что за негр внезапно материализовался из-за фортепьяно и сообщил миру, что Бернстайн изобразил коверного рыжего? Это черное суперэго разрушило цельность концепции.

М-м-м-м-м-м-м-м-м-м… Восторг, чудо! Мелкая рокфорная крошка с тертым орехом. Восхитительно! Какой тонкий вкус! Сухая гигроскопичность ореха оттеняет терпкую пронзительность сыра. Настоящий деликатес! Интересно, что предпочитают на десерт «Черные пантеры»