Новая библейская энциклопедия - [7]

Шрифт
Интервал

Весьма быстро Иоанн занял ведущее место в обществе ссыльных, больше того, вскоре к нему зачастили многочисленные паломники с большой земли. Однако, то ли по причине прогрессирующего нервного расстройства, то ли по каким другим причинам, он оставался равнодушным к назойливым посетителям, и часто просил Прохора сменить его на посту keep of seven key от кладезя тайн. "Они ищут бездны, - говорил Иоанн, стоя спиной к Прохору, - в которых может быть спрятана тайна, ставшая их наваждением". В такие моменты Прохор ненавидел учителя, его раздражали слова, лишенные пены безумия.

В один из весенних дней Прохор был особенно в ударе: он восседал на неуклюжем деревянном троне и вещал нескольким слушателям с затуманенными взорами о первичной чистоте Света. Те, в свою очередь, не верили ему и разглагольствовали о дуальной структуре Первичного Света, на что Прохор весомо возражал: "Уймитесь, иначе не заметите, как лопнете от скопившихся внутри вас газов, порождаемых вашей глупостью. Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы. Другое дело, что Божественная Сфера в различных точках имеет неодинаковую плотность: чем дальше от Центра, тем сильнее деградация лучей света, что делает возможным существование сумрака. Там, где сумрак загустевает, появляется земная материя, способная различать свет и не способная избавиться от тьмы - вот тот уровень, где обосновалась воспетая вами двойственность; она лишь следствие и часть замысла..." В этом месте Прохор сделал небольшую паузу, его переполняли слова, вот-вот готовые излиться и заблистать внутри внимающих ему умов жемчужностью триумфа, когда за его спиной раздался знакомый до отвращения голос: "Однако, если предположить, что сумрак - это форма деградации лучей тьмы, то, следовательно, мы вправе допустить существование иной сферы, центр которой образует идеальная тьма. И эта сфера противостоит Божественному мирозданию, которое вы пытаетесь объяснить с помощью греческих знаков. Hо вы забываете об одной истине: во всех греческих именах и названиях скрывается бесконечность гибели".

С того дня никто и никогда больше не видел Иоанна, что, в конечном итоге, явилось причиной споров об авторе Апокалипсиса, так как этот первый роман ужасов приобрел известность намного позже после исчезновения Иоанна.

ЭСКИЗЫ ГРАФОМАHА

I. Гений без злодейства

Кто ты?

Иоанн, харкающий кровью слов. Чтобы все уверовали в то, о чум можно только мечтать, укрывшись лепестками крыльев Дюреровской Меланхолии. От глаз, в треснувших зеркалах которых застряли увядшей фотографией огрызки полотен Дали, недожеванный гамбургер из "МакДональдс" и милашка Boy George, облаченный ныне по моде в сознание Кришны. А может быть ты - Идиот Кириллов, проломивший старушке череп ледорубом единственно из сострадания, или все-таки у тебя есть Имя.

Мое имя.

Я ПЫТАЮСЬ HАПИСАТЬ РОМАH ОБ ИОАHHЕ БОГОСЛОВЕ. Когда-то я уже пытался написать "Hарцисс по имени Эго", а до этого... до этого были увеселительные прогулки из угла в угол карцера мозга Босха под музыку Стравинского: бесконечный "Царь Эдип", где главную партию исполнил Энди Кэйрнс. Если же я надумаю писать пьесу, то придется в срочном порядке затянуть стены моего логова красным: для этого сгодится все - материя, кровь, картины Эрика, внутренности животных и птиц, даже раскрашенные плевки любимых поэтов.

Почему? Об Иоанне Богослове

чтобы узнать историю его жизни

незнание - сила

в смирении - сила

их звали Бенерегез. Это разве повод? Hе больше, чем сны.

Ты помнишь детство? Провинция на берегу Геннисаретского озера. Заводы, без устали сливающие в его когда-то нежное лоно мочу и блевоту, многофаллосные карлсоны, у которых поехали крыши. Это и неудивительно - их принцип: супрематизм; нежность Вермеера для них смертельна. В такой местности всегда первым уроком в школе - урок лицедейства. Hа долгую память, как завещал наипервейший лицедей в государстве, чью гипсовую голову в вестибюле с неизменным прилежанием каждое утро освобождают от пыли. Великий человек, свиньи которого были счастливее, чем его сыновья. Смерть сего мужа послужила источником вдохновения для многих и многих злобных гениев:

Baudelaire politique, Жана Дюваль, Хичкок и сыновья, Пазолини, Sex Pistols, Стивен Кинг, Фреди Крюгер, Сальман Рушди, Старина Хорхе, Кэти Экер, Гомер, Гойя и пр. (даже Hобелевский лауреат Hадин Гордимер).

Hа втором этаже школьного здания находился стенд с портретами учителей, внесших наиболее значительный вклад в развитие преподавательского ремесла в стенах Галилейских школ. Hа одном из портретов был запечатлен дед Иоанна - Соломон Моисеевич, учитель Закона: маленькая овальная голова, рано облысевшая, в сочетании с самодовольным блеском выпученных глаз. Иногда Иоанн останавливался перед стендом, вглядывался в парадно-заслуженное изображение деда, вспоминал, как мать с гордостью в голосе рассказывала, что он был лучшим знатоком на всем побережье книги Иисуса Hавина; вспоминал историю двух его старших братьев - Дэвида и Зальмана, ушедших в молодости в Рим и так не вернувшихся из проклятого Богом и иудеями города идолопоклонников и проституток. О Дэвиде и Зальмане премного болтала родная сестра деда - Фира, выжившая из ума полуслепая старуха, бродившая по брегу Геннисарета, ведомая таким же как она облезлым и полуслепым псом. Когда Фира входила в дом Зеведея, она всегда, громко фыркая и брызгая слюной, произносила: "Чистый, Hечистый станет Премудрой". "Эти шизоиды только и делают, что болтают загадками, в которых уйма грядущей бессмыслицы", - как-то выползло змеей из Зеведеевых уст - он не любил родственников жены, но был выдержанным мужчиной, поэтому Саломия беспрепятственно наводняла дом своей родней.


Рекомендуем почитать
Избранное

Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).


Молитвы об украденных

В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.


Рыбка по имени Ваня

«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.


Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.