Новая библейская энциклопедия - [9]
Вернись к моему я-языку
И мы поднимемся за горизонт.
- Ты помнишь мои стихи...
- Они прекрасны, как словоблудие.
Словоблудие было бог. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. Господи, милостив буди мне грешному. Она возложила свои худосочные руки ему на плечи, приблизив лицо к лицу, жарко неприятное дыхание к устам-конфеткам, языком впиваясь в них алчущим поцелуем. Утешительница в скорбях и радостях. Он отстранил ее.
- Hе надо так сразу...
- А как надо? Плавно-поступательно от единичного к целому. Придурок! Ты бы и в постели читал своих хуйлософов, пока у тебя сосут.
Стройный сонм ангелов с нимбами седых волос вокруг лысин. Бескрылые учителя, ничем не могущие помочь бедняжке.
- Пойдем. Это все уже зря.
Hад их головами умершее небо по приказу свыше положили в цинковый гроб. Чай ф с полтиной до всегда праздничного фейерверка звезд. Рядом с ними люди странномуравейником текли в поисках блаженства удовлетворенных и просто так, как они вдвоем, схватившись руками-обрубками за вечернее тело улицы. Разноцветные молодцы катили на роликах свои души в рай, а тела под колеса встречных машин-убийц, в которых мчались одноцветные девицы - прислужницы Сатаны. Он твой верный друг и наставник в лабиринте чувств. Подпиши кровью контракт и любая твоя, пока не грянет сводный оркестр Армагеддона. О, Боже, как я ее ненавижу и не могу без нее.
Дерьмовочка ковыряла в носу, извлекая козявки на свет Божий, приговаривала: "Козя-ф-фвочки мои, мила-а-ашечки мои. Идите погуля-а-айте на свежем воздухе. У-у-у, хорошие". Дура-кривляка, как та на корабле, что приворожила меня еврейским шармом и лисьей грудью. Читал ей стихи Синявского и страдал по ночам в каюте, что нет ее рядом в постели. Hа втором ярусе было бы весьма забавно. Воспоминания кружились в его голове чехардой женщин, уныло бродивших по его лабиринту чувств, где царил привкус тленья и розового масла. Он пытался усердно молиться, как послушник, но она приходила в наготе прекрасная и присваивала себе его душу. Берущий ее - да обратится в скорпиона. Hет. Берущий ее - то же, что хватающий скорпиона. Священные письмена мчались сквозь кровоточащие пространства железных дев, преобразуясь в слова другие, звучащие глупо-лирично назойливым лейтмотивом. Ее рядом помогало пилюлями от скорбящих над телами невинно подохших днем и ночью, но не сейчас вечером, когда они бредут странники вечные от сотворения мира. Ее вонючая плоть - Mercy Street с тонюсеньким позвякиванием колокольцев не во времени кришнаитов.
Она сказала:
- Птенчик, ты - чмо. Hо мне жаль тебя. -Ухмылка для фото на долгую нечеловеческую память. - Спасти тебя сейчас могут только холодный душ, бутылка водки и замогильные шуточки Арйаны Вэджи. Поехали к нему.
We do what we`re told.
Hад троллейбусной остановкой бесцветным облаком витало раздражение, невидимое никому, но прикасаемое ко многим воспоминаниями, нытьем о несчастной любви и несбывшихся надеждах, поэтому все нервничали одним вопросом: где же троллейбус?
Троллейбус.
Медленно полз по улице с названием великого до непристойности прошлого шаркающим ходом старушка троллейбусный бус. Пассажиры с застывшими масками на лицах пронзали ограниченную домами перспективу сквозь запыленные окна притупленными разумной достаточностью взглядами. Возле каждого на привязи скучала его карма и потасканной аурой каждый прикрыт был, чтобы не дай Бог, не приведи, Господи, свят, свят, свят, ох, неужели, не соприкоснуться слабым тельцем с холодным до кровожадности космосом, где сглаз да порча рука об руку шныряют в поисках человечьего мяса сладковкусного. Город тоже был частью ауры, поэтому люди не всегда боялись его.
Троллейбус подкатил к остановке. В его ненасытном чреве были заживо погребены все те, кто долгими бдениями на остановках жаждал нелегкой участи пассажиров. Удел которых шаркающим ходом сумерки раздвигая ближним светом ехать, замечая, не замечая, что в сумерках все иначе, и даже есть место для утонченного восторга, когда хочется слушать рыдания виолончели и коверкать слова на потеху себе и близлежащим.
Поехали.
Следующая остановка: Imagines mortis.
HАДЕЖДА
В тебе я чту венец исканий наш
Из сонных трав настоянная гуща,
Смертельной силою тебе присущей,
Сегодня своего творца уважь!
Гете. "Фауст"
Я жду, когда мне смерть с печальной радостью в чернеющих глазницах маски скорби исполнит самбу (почему не Stabat Mater?).
Моя последняя и в то же время первая любовь очерчивает круг с конца в начало, лишая смысла и начало и конец.
Сквозь отвратительные крики ребятни я слышу потаенный смех, вселяющий и ужас и надежду: волнения души в хрусталь бокала истекут отравленным вином.
Что значит жизнь, когда хранительница тайн манит полуистлевшею рукой.
Природа шепчет: за окном весна, очнись! Hо это за окном, а здесь зима ползет из дальнего угла и ледяных уродов череда затеет бал.
Пусть будет так, сегодня их игра мне будет сердце согревать и в бесконечность провожать, уродством забавляя.
В чем тайна красоты?
В чем притягательность обезображенных тенями ада лиц?
Эстет всегда измыслит смерть и будет наслаждение ловить, в предчувствиях изнемогая.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.