Ночной корабль - [37]

Образованным, как я?

Объявить желаю миру –

Потому и вверх полез, –

Что три буквы: ДВС –

Значат: "Дать Воронам Сыру!"»

РУСАЛОЧКЕ АНДЕРСЕНА

Сплелась ее судьба с моей судьбой

И с детских лет мне душу волновала.

Я видела не раз перед собой

В зеленой глубине морского вала

Зеленые глаза и рыбий хвост,

И руки белые: она ловила

В тревожных водах отраженье звезд,

Но ни одно се не опалило.

Гремела ночь волною штормовой…

Кем было в небе принято решенье,

Чтобы зажгла Любовь огонь живой

Среди обломков кораблекрушенья,

Чтобы, стрелою пролетев грозу,

Сквозь глыбы туч на черном небосклоне,

Слеза упала, вспыхнула внизу

И обожгла русалочьи ладони?

Всё, что потом сбылось для нас двоих,

Рассказано о первой… Но вторая,

Вот та, что пишет этот странный стих,

Когда волна несется штормовая

И на дыбы встающая Нева

Обрушиться готова с диким воем, –

Вот та, вторая, – где о ней слова?

Кому мы, две, родство свое откроем?

Ноябрь 1972. Наводнение. Ленинград

СВИРЕЛЬ

Последний звук последней речи

Я от нее поймать успел…

А. С. Пушкин

Он их, любя, боготворил,

Он благодарным оставался

И той, к которой приходил,

И тем, с которыми расстался.

Своя, чужая ли жена,

Порою страсть, порой причуда,

Но ими жизнь озарена,

И в каждой открывалось чудо.

И нет измены, нет греха!

Есть смена счастья и печали

В высокой музыке стиха,

Где голоса не отзвучали,

Где столько нежных губ и плеч,

Лилей и роз, огня и хмеля…

Но для себя его сберечь

Какие женщины сумели?

Что могут значить имена,

Число и место встречи новой!

Звалась ли Вечная Жена

То Анной Керн, то Воронцовой,

То Инезильей тайных грез

На берегах Гвадалквивира?

Он их воспел и превознес

И сделал вечными для мира.

А настоящею Женой,

То подчиняясь, то владея,

С ним шла дорогою одной

От Царскосельского лицея

До гроба только та, одна,

Что отражалась и горела

В других: звезда его, весна

И вдохновенье до предела.

Он не дошел, он не допел,

Вокруг него гасили свечи,

Но от нее поймать успел

Последний звук последней речи.

Накрыв его крылом своим

В снегах кладбищенской постели,

Она легла в бессмертье с ним,

Из рук не выронив свирели.

АТЛАНТИДА

Сейчас – «старье», а завтра – «старина».

Сейчас не нужно, завтра драгоценно

И Атлантида вдруг с морского дна

Всплывет наверх, по-книжному нетленна.

И мы преображенными войдем

В стоглавый том, где зазвучим фальшиво.

Кто сможет нас ужать, когда умрем?

Сумеет выслушать, пока мы живы?

Небрежно говорят о стариках:

«Отжившие! Вот будь они моложе…»

А наша память в крепких сундуках

Сокровища хранит, но для кого же?

Но для чего?..

Темно морское дно –

Ни проблеска, ни плеска, ни движенья.

Когда-нибудь поднимется оно,

Искажено в чужом воображенье.

Подходит близко двадцать первый век,

Дорога к изысканиям готова!

Гробокопатели библиотек

Начнут вздыхать, ища живого слова

В разрозненной, бесцветной скорлупе

Записок и заметок, что когда-то

Легли в архив, не угодив толпе,

Запутав факты, передвинув даты.

А слова нет! Упущена пора,

Когда оно само просилось в души,

Но были плотно замкнуты вчера

Глухие человеческие уши.

Лишь в белой ночи, в мраморе, в зиме,

Закутанной в снега, как в плащ из меха,

В глубокой театральной полутьме

Останется бродить и реять эхо,

Как будто распахнулись сундуки,

Открылись тайники воспоминаний,

И жемчуга словесные, легки,

У невских берегов шуршат в тумане,

И в медленном круженье белых пург,

Где чудится сквозь ветер бой курантов,

Та Тень, тот Дух, чье имя – Петербург,

Не сможет не узнать своих атлантов.

СНЕГОВАЯ ЛИРА

Когда бы вы ни родились,

О петроградцы, ленинградцы,

Сумели с детства к вам пробраться

И прочно в память улеглись

Все голоса, шаги и лица,

Весь рокот лиры снеговой.

Вот почему такой живой

Осталась прежняя столица,

Где время длится, длится, длится,

Где временам потерян счет…

Запутал числа ветер невский,

И вам навстречу Достоевский,

В двадцатый век шагнув, идет…

Давно отпевшие «Коль славен»,

Куранты крепости молчат,

Но все часы в домах звучат,

Когда припомнится Державин,

И сани, сданные в архив,

Опять скользнут на поворотах,

Мелькнет, закутанный в енотах,

Старик, столетья пережив…

А над Фонтанкой кони Клодта

Аничков охраняют мост,

И там, в круженье снежных звезд,

Шинелью запахнулся кто-то

И, воротник подняв к губам,

Лицо скрывает от прохожих.

Но нет и не было похожих

На Пушкина… Он знает сам,

Что каждый в Северной Пальмире

Запомнил с детства наизусть

Черты, единственные в мире,

И в лире – собственную грусть…

Как в городе бессмертном этом,

Где камень отражает звук,

Не стать, включаясь в вечный круг,

Писателем или поэтом?..

А на темнеющий гранит

В неиссякаемом потоке

Всё тот же самый снег летит,

Ложась, как на бумагу строки.

ЛАСТОЧКА

М. А. Дудину – отклик на его стихи о старом журавле и о ласточке

Да, я сама той ласточкой была

И на плече ютилась журавлином,

Вела к гнезду путем, как вечность, длинным

И помогла лететь, и привела.

И он меня всю жизнь не звал иначе,

Как ласточкой, хотя ни он, ни я

Не знали о стихах про журавля,

И я сейчас одна над ними плачу.

Спасибо вам за сладость этих слез,

За те стихи, где отражен всецело

Тот, с кем я смело над землей летела,

Когда меня до цели он донес.

РОЗА

Его памяти

На его груди лежала роза.

Им двоим один сужден конец.

Я совсем не Mater Dolorosa,

Я оруженосец и близнец.

Он, уснувший тихо и безвольно

Белоснежный, странно молодой,