Ночной корабль - [39]

Но никогда наверх не доходил

Органный гул, гудение латыни

И перезвон серебряных кадил.

Да, готика… Но ей-то что за дело

До готики?.. Куда ни повернись,

Грозят, ощерясь, каменные стрелы,

И ящеры по сводам лезут ввысь.

Бьюсь об заклад: пожалуй, в мире целом

Днем с фонарем подобной не найти,

Чтобы сидеть в углу оледенелом

И службу необычную нести.

Церковный воздух древностью пропитан

И серой скукой. Но другим в пример

Ей дал Париж официальный титул

«Хранительницы» демонов-химер.

За малый грош, за пенсию, за право

На утлую кровать и связку дров

Она живет, своей не зная славы,

Среди полу-драконов, полу-львов.

С ней по соседству, за дубовой дверью,

Над бездною балкон повис гнездом.

В нем хоботы, и чешуя, и перья,

И клювы, и клыки… На Божий дом

Уселись фантастические птицы.

Она привыкла им служить с утра:

Почистит, поскребет и не боится

Ополоснуть водою из ведра.

Я не желаю гибели старухе,

Пусть воду льет, – химер не протрезвить

К ней не сойдут ни демоны, ни духи,

С ней ангелы не станут говорить.

Зато с поэтами другое дело,

Возможности поэтов велики.

Фантазии, не знающей предела,

Доступны все глухие тайники,

И мне легко, своим путем, – незримым, –

Проникнуть в башню и открыть ту дверь,

Откуда ночь ворвется черным дымом,

И каменный навстречу выйдет зверь.

Он поведет меня по всем притворам, –

Такой прогулки поджидал давно, –

И мы вдвоем надышимся собором,

Куда ему входить запрещено.

Сверкнет луна, катясь гигантским шаром

В гнездо химер, и белой станет ночь,

И камни оживут. Ведь я недаром

Пришла сюда, прикованным помочь. –

Летим! – скажу, и, повинуясь зову,

Стуча хвостом и чешуей звеня,

Они ответят, что давно готовы

Уйти в потоках лунного огня…

Что ж та, другая, с примусом на полке,

С копилкой, где монеты сочтены,

В окне законопатившая щелки,

Чтобы не видеть неба и луны?..

Нагрянут завтра, невзначай, туристы,

Ведь ей химер показывать должно.

О, ужас! На балконе пусто, чисто,

И неизвестно кем подметено!

Поняв с досадой, что входную плату

Собор не будет возмещать назад,

Нацелят гости фотоаппараты

На плиты опустевших балюстрад…

А мы летим… И, звезды обгоняя,

В глубокой синеве небесных сфер,

Я белый рой веду, еще не зная,

Что становлюсь химерой для химер.

1973

ОКНА

Закат исчез. Испепелилось пламя,

И от неузнаваемой земли

Дома уходят, словно корабли,

Звеня антенн воздушными снастями.

Что делать городу, где нет домов?

Куда деваться сотням тысяч улиц?

И улицы качнулись, потянулись

На волю из панельных берегов.

Но и панели, соскользнув, уплыли

В потоке разливающейся мглы,

И фонари, впотьмах ища углы,

Которых нет, себя зажечь забыли.

Что делать городу, где ничего

Не остается, даже привидений?

Ведь он уже не город, – тень от тени,

Не помнящей названья своего.

Но в том, что было городскою ночью,

Беззвучно шевелилась тишина,

И черного овечьего руна

По ней ползли разрозненные клочья,

Потом слились громадою сплошной,

И воздуха последнего не стало,

Как будто шерстяные одеяла

Стояли неразрывною стеной.

Не подчинясь, висело каплей света

Мое невероятное окно.

Возможно, было и еще одно,

Чудесно сохранившееся где-то?

Они не зашатались, не ушли

За отступившим в дали караваном,

Но были оба спрятаны туманом

И знак подать друг другу не могли.

А на рассвете, важным занят делом,

Вернулся город, сам себя сложив,

Блестит на солнце, радуясь, что жив

И безупречно восстановлен в целом.

Как разыскать окно среди других?

То самое, что, не светя, светилось?

Оно с толпой других объединилось,

Таких же безразличных и пустых.

Отметинку бы, знак!.. Но, безответен,

Воскресший город заглушает зов,

И я иду, иду среди домов,

Не находя ни знаков, ни отметин.

1971

ЛИСТ

Крепчает ветер. Рыщет, ищет,

Чего бы натворить спьяна.

Поднялся, взмыл – и сад расчищен,

И роща вмиг оголена.

Передохнув, идет на приступ

Других деревьев, в дол и лес.

Сообщник листьев, он неистов,

Разбойник и головорез.

Но я полет листа на волю,

Наверно, как никто, приму:

Ведь если проживет не боле

Коротких суток, что ему?

Как надоело быть зеленым,

С другими заплетенным в сеть,

Березам угождать и кленам,

И шелестеть, и шелестеть.

Полгода? Или полстолетья?

Что помнит он? Как различит?

Он знает ветви, ветви, ветви

И, в зной оцепенев, молчит.

Лишь утомленный монотонным

Зеленым пленом, он едва

Поймет, что сделался червонным

Для смерти или торжества.

А ветер ветви гнет, ломая,

Шумит крыло, и посвист рьян.

Умчись, сорвавшаяся стая,

В его осенний ураган!

И вот, не скован, не привязан

И больше не томим мечтой,

Лист в золотую радость разом

Влетает птицей золотой.

* * *

Перегореть, перестрадать, прожить

Черту кривую,

Взломанный зигзаг,

И в памяти сложить

Огромную любовь и боль, всегда живую,

И солнце счастья, и полночный мрак…

И вдруг увидеть, даже не скорбя, –

Чуть отойдя,

В каком-то сдвиге,

Что всё – не так… Что ты читаешь в книге

Чужой рассказ, в котором нет тебя…

КАВКАЗ

(Вступление к «Аттиле»)

Он встретил, как встретить ему полагалось.

Не дружба, не служба, не верность, не жалость.

Одно только слово: Кавказ!

Он встретил потерянных, нас

(Мы думали; спас!).

Нам горы раскрыли косматые бурки,

Из складок ущелий

Мы видели в щели

Огромные звезды, игравшие в жмурки…

Он, верный адатам,

Три года сиял театральным закатом,

Он вышел на сцену с кинжалом,

С шакалом, обвалом и шквалом,

С рубиново-алым