Ночной кабак - [23]

— Помогите! — Таня плакала от отчаяния.

Потом подобрала слабой рукой грязную ложку, брошенную ей на столе во время обеда и принялась стучать ложкой по столу. Что было силы.

Стучала с перерывами. Передыхала минуту-другую и после стучала опять.

…Таня не знала, сколько прошло времени: час, два или еще больше. В дверь позвонили.

— Помогите! — Что было силы закричала Таня. — Помогите!

И ее металлическая ложка застучала по столу еще резче, еще настырнее.

— С вами все в порядке? — Услышала Таня с той стороны двери настороженный голос соседки.

— Помогите! — Ответила она своим слабым придушенным криком. — Помогите!

Соседка ушла. Таня слышала ее удаляющиеся, мерно топающие по коридору шаги.

— Помогите!..

Через пятнадцать минут в дверь позвонили снова. Звонок был чрезвычайно долгий и назойливый.

— Полиция! — Услышала Таня. — Открывайте немедленно!

Прозвучал грохот, и дверь рухнула, как подкошенная. Вошел полисмен с пистолетом наготове, который он держал двумя руками. Констебль нервно оглядывался по сторонам. Неспеша подошел к Тане.

— С вами все в порядке, мисс? — Анджей Ковальский опустил дуло. — Где они?

— Никого нет. — Устало ответила Таня. — Я пыталась повеситься…

Ковальский замер на минуту, соображая. Потом спрятал оружие в кобуру. Он посмотрел на Таню и все понял.

С детских лет у маленького мальчика Анджея Ковальского была мечта мечта, которая так и осталась нереализованной.

Анджей хотел убить. Убить человека. Все равно кого.

Он много раз уже делал это во сне и еще большее число раз проделывал в своем воображении.

И вот сейчас, сегодня, рассматривая Танины глаза, Анджей понял: его жертва, его первая и, быть может, единственная жертва здесь, перед ним. Она стоит и смотрит, покорно и безропотно дожидаясь своей участи. Все. Тот страшный, роковой миг пришел.

Не говоря ни слова, Анджей подошел к Тане вплотную, двумя руками взял веревку и, вдруг, что есть силы, стянул эту веревку на горле. Девушка забилась от внезапной боли, от ужаса и от полного непонимания происходящего…

Анджей держал крепко веревку и напряженно всматривался в глаза своей жертве. В выпученные от смертельного ужаса глаза.

Вот, сейчас эти глаза застынут, погаснут. И навсегда закроются. Сейчас.

Прошла минута.

Анджей отпустил веревку. Он и сам не понял, что произошло. Какой-то спрятанный в самой глубине его мутного сознания инстинкт, может, инстинкт далеких, умерших предков — вдруг, ясно и четко сказал «Нет.» Нет. И Ковальский подчинился.

Он отошел назад. Что он только-что хотел сделать? Понимал ли он, вообще, что делает? Что плохого ему сделала эта несчастная девушка, которую он и видит-то в первый раз?..

Чтобы избавиться от наваждения, Ковальский решительно помотал головой. Нет, он не испытывал сейчас мук совести. Он вообще не знал, что это. Но какое-то страшное и могучее внутреннее табу, вдруг, проснулось, и Ковальский понял, что он не в силах ему противиться.

Он открыл кухонный стол, достал большой, остро наточенный нож и одним движением перерезал веревку над головой у Тани. Нож бросил на стол.

После чего обернулся и, не говоря ни слова, вышел.

Полуживая Таня, тихо застонав, опустилась на пол.

Дмитрий Степанович вышел из бара. Он было хорошо пьян. Ноги подкашивались, не желая ступать прямо и правильно. Дмитрий Степанович сидел в баре до тех пор, пока не объявили last call. Сидел, пока посетителей не начали вежливо выпроваживать. Публика уже расходилась, а Дмитрий Стрепанович все еще сидел, разглядывая дно пустого стакана.

Но когда к нему подошел официант, Дмитрий Степанович не стал скандалить и требовать еще выпивки. Он отодвинул пустой стакан в сторону и, застегнув пальто, направился к выходу.

Дмитрий Степанович понятия не имел, куда он сейчас направляется. Нетвердые ноги притащили его в южный downtown. Улицы пустели, фонари горели ни для кого. Редкие машины равнодушно проскакивали мимо Дмитрия Степановича.

Остановившись на тротуаре, он задрал голову вверх. Неподвижные громадины — мертвые монолиты из камня, стекла и металла угрожающе обступали его вокруг. Дмитрий Степанович напряженно и мучительно вглядывался вглядывался в самый-самый верх громадных немых зданий.

Там, на верхних этажах, горели окна. И Дмитрию Степановичу казалось, что он различает движущиеся, еле видимые отсюда, силуэты.

Он знал: это небожители, боги мира сего. Они решают за простых, маленьких смертных людей, как им жить, во что верить, каких взглядов придерживаться, какой следовать моде. Это они, трудясь день и ночь, производят на свет ежедневно десятки тысяч, таких, как Майкл.

Дмитрий Степанович убил одного. И что дальше? Он убьет всех? Не убьет.

Он опустил голову и посмотрел на свои сморщившиеся, стареющие руки.

Но, может быть, мир сделался лучше и чище после этого убийства? Нет. Дмитрий Степанович уверен был, что нет. Мир стал еще чуточку гаже, грязнее и отвратительнее.

Дмитрий Степанович опять задрал вверх голову. Ему показалось, что он снова видит этих богов. Хотелось крикнуть им, туда, слова проклятия и неприязни. Пусть они, там, знают хотя бы, что он, Дмитрий Степанович о них здесь думает.

Но он не стал кричать. Понял, что его не услышат. Никто не услышит. Никто на этой пустой улице.