Ночи и рассветы - [23]

Когда они вошли в магазин, Исидор сидел за столиком и читал газету.

— О! — воскликнул он и бросил газету на стол. — Хорошо, что ты пришел, Феодосис, хоть словечком можно перекинуться, а то прямо помираю от скуки! Мои исчезли с самого утра, анафема на их головы!..

Магазин маленький и весь завален мешками. Пол, выложенный плитами, усыпан изюмом, обрывками веревок, окурками и прочим мусором. У двери два развязанных мешка, выставленных напоказ: в одном — черный коринфский изюм, в другом — белый. Много мух. Исидор не выпускал из рук линейку и то и дело пускал ее в ход. Над каждой казненной мухой он произносил некролог:

— Вот и получила по заслугам, грязнуха. Анафемы, собрались сюда со всего Псирри! Все время приходится быть начеку. Или они тебя, или ты их.

— Ну, полно тебе, Исидор! — усмехнулся Феодосис. — Съедят тебя мухи, что ли? Хватит сказки-то рассказывать…

— А ты что думал! Знаешь, отчего умер мой брат?

— Отчего?

— Его слопали мухи! Я не рассказывал тебе? Это случилось на второй год после того, как мы приехали в Египет…

— Да ладно, Исидор, перестань, сделай такую милость. Я забегу как-нибудь в другой раз, ты расскажешь мне про это, и мы выпьем по стаканчику узо{[39]}. А теперь слушай: я привел земляка, о котором мы вчера говорили.

— Говорили? А что именно?

— Тьфу, черт! Уже забыл?

— Нет, серьезно, Феодосис, разве у нас был такой разговор?

— Был. Вспомни, вчера мы столкнулись с тобой на улице Афины!

— Господь свидетель, ничего не помню. Может, я был под мухой, а, Феодосис?

— А ты хоть когда-нибудь бываешь трезвым?

— Пардон! Минутку!..

Он осторожно встал, прицелился линейкой и ударил по мухе, которая села на его бумаги.

— Неряха! Так и не образумилась. Она, видишь ли, уже разок побывала здесь, но удрала!

— О черт, ты метишь их, что ли?

— Зачем метить? Они тоже божьи создания, как и люди, а ты что думал? И все разные! Одни черноглазые, другие курносые, третьи усатые, четвертые безбородые — все как у людей, говорят тебе, нужно только уметь их различать.

— Ты опять за старое?

— Ха! Ты смотришь на них, как белые смотрят на негров. Попробуй скажи белому, что черные не на одно лицо. Он поднимет тебя на смех. Белый смотрит на черных как на инкубаторских цыплят. А ты поди поживи с чёрными, вот и увидишь разницу. Так и эти божьи создания.

— Ну, перестань ты!

— Да, да, я тебе говорю. Вот я сижу здесь и наблюдаю: у мух миллион физиономий и повадок, как у людей. Есть и бородатые. Сегодня утром прилетела одна такая и села мне на шею. Я глянул потихоньку в зеркальце — точь-в-точь Мари, жена моя. Хлоп по шее и…

— Нет, право слово, мы уже по горло сыты мухами.

Исидор засмеялся.

— Ну ладно. Мы и вправду говорили вчера вечером?

— Конечно! И ты сказал, чтоб я привел его сегодня утром.

— А зачем?

— Чтобы книги вести.

— Твоя правда, неплохая мысль. А сколько ему платить?

— Ну, сколько? Чтоб мог жить человек. Капитала заводить он не собирается.

— По рукам. Я не возражаю. Вот только, — он понизил тон и обернулся к Космасу, — не будет у меня с тобой хлопот по той самой части?

— По какой? — спросил Космас.

— Может, ты, милый друг, красный? Я тебе все, что хочешь, сделаю, душу отдам, но только не впутывай меня в такие дела, терпеть этого не могу. Я, если хочешь знать, за гражданскую войну, за материализм… Черные силы… борьба классов, бандьера росса и так далее, но важнее всего для меня я сам, Исидор, и другого бога у меня нет. Понял?

— Да я…

— Что? Только не рассказывай мне сказок, будто ты не красный! Теперь все красные. Ты не смотри, что они в этом не сознаются. Разве они дураки? Все теперь покраснели: кто от взглядов, кто от стыда…

В эту минуту в магазин кто-то вошел.

— Вот и Манолакис! Иди сюда, пролетариат! Я должен сказать вам по секрету: Манолакис тоже красный!

Вошедший растерянно оглянулся на дверь.

— Боже мой! Исидор, сынок! Что за шутки?

— Подлый старикашка! Уже напустил в штаны. Иди сюда, я представлю тебя новому начальнику. Так вот он красный, только не от идеологии, а от стыда. Когда-то он владел дворцами, а сейчас продает изюм и сигары. У, пропади ты пропадом!..

— Ах, Исидор, у тебя же, сынок, золотое сердце, так зачем же ты меня огорчаешь?

Сморщенное, прокопченное лицо, покорные глаза старого вола. Скулы торчат, передние зубы выпали, рот провалился, зато нос и челюсти выдались вперед. Лоб скошенный, цвет лица мертвенный, уши большие и волосатые. На голове коричневая шляпа с обглоданными полями. Коричневый костюм из толстой бумажной материи в клетку, но клетки почти неразличимы из-за грязи. Манжеты брюк свисают клочьями, обнажая грязные ноги и большие стоптанные ботинки.

— Ну как? — спросил Исидор. — Продал сигареты?

— Продал, сынок!..

— Вот мошенник! Люди принимают их у него из рук, словно просвирки, и знать не знают…

— Прошу тебя, Исидор, я больше не могу…

— И знать не знают, что он подсовывает им навоз вместо табака.

— Господь свидетель! Зачем, сынок, так зло шутить надо мной?

— Какие там шутки! Ты что, забыл про бочку с виноградным сиропом? Так вот, Манолакис…

— Да будет тебе, Исидор, — сказал Феодосис, — я уже тысячу раз слышал об этом.

— Погоди! Дай послушать Космасу, надо же ему знать, с каким типом он имеет дело. И, кроме того, скоротаем время, дорогой Феодосис. Я ведь говорил тебе, что с самого утра молчу, как рыба!