Ночь умирает с рассветом - [29]

Одному не совладать с озверевшим кулачьем. Всюду у Честных были верные помощники, надежная опора — деревенская беднота.

На второй день к вечеру из Густых Сосен двинулся, пыля по сухой дороге, хлебный обоз, покачивались возы прошлогоднего сена, понуро шагали за подводами сытые коровы, отобранные у кулаков. Детский плач, бабий пронзительный визг, щедрая мужичья брань провожали из деревни уполномоченного товарища Честных.

Лукерья и Антонида пошли со сходки побродить. Лукерье казалось, будто все вокруг пело и тихонько позванивало тоненькими стеклянными голосами. Высокие загадочные звезды перемигивались, перебегали с места на место, у берега с негромким шелестом осыпались брызгами темные волны, через узорчатые ветви с молодыми листьями виднелась круглая блестящая луна — она куда-то бесшумно катилась по звездному небу...

Она сорвала с куста листочек, повертела в руках, сказала, сдерживая радость:

— Тятя скоро возвернется. А там и Дима, хозяин мой дорогой, заявится. Вот радость-то!

Антонида обхватила ее покрепче, шепнула:

— Знаешь, Лушенька, в чем женское счастье? Выйти замуж за хорошего человека. Только у нас и выйти-то не за кого...

— Ну, что ты... — Луше стало неловко. Антонида вздохнула:

— Не будем об этом. Появится у тебя сыночек, приведешь ко мне — возьмите, Антонида Николаевна, обучите грамоте, всякому уму-разуму.

Обе счастливо засмеялись. Луша вдруг спросила:

— А почему ты Антонида Николаевна? Отец же Амвросий...

— Крещен-то он Николаем... Ладно, не интересно это. Как думаешь, где поставят школу?

Они осмотрелись вокруг. В лунной ночи лежала родная деревня: черные дома, черные деревья, кружевная ограда церкви. Смутно поблескивал крест на круглой маковке церкви. Кое-где в окнах горели тусклые огоньки... Все притихшее, сказочное.

— Вот там, однако, — Луша показала на середину деревни. — Самое подходящее место.

— Верно, Луша. Высоченный дом, два этажа. Вечером весь в огнях, там по вечерам взрослые станут учиться. И библиотека будет... А утром — динь-динь-динь... Звонок. Заходите, ученики, в классы... Будет три учительницы. Нет, лучше пять...

— Сторожем дядю Василия поставим, он поправляется уже. И пускай зимой печки топит!

— Противный он какой-то, — поморщилась Антонида. — Старый, облезлый... Злющий, видать.

— Что ты, подружка, — с осуждением возразила Луша. — Нельзя так о людях. Добрый он, душа хорошая. И совсем не старый еще. Одинокий, жена погибла, дочка неизвестно где... Мне его жалко.

Антонида схватила Лушу за руку.

— Побежим к берегу!

— Побежим!

Через несколько шагов Луша остановилась, смущенно сказала:

— Нельзя мне бегать...

В голосе у нее были радость и счастье.

Счастье! Для Луши счастье в том, что она станет матерью, что возвращается домой тятя, а за ним и Дима, наверное. Начнется долгожданная спокойная жизнь. Счастье в том, что вон как все хорошо вокруг. Тревожно еще, но налаживается, жизнь входит в новую колею. Вскоре и вовсе ладно будет... Вот в чем Лушино нетребовательное счастье.

Антонида счастлива тем, что сбывается ее мечта стать учительницей. Немного грустно, что у Луши скоро будут свои заботы, они не смогут уже дружить, как дружат сейчас. Но ничего, придет и к ней ее судьба, не обойдет стороной. Чуть завистливое, беспокойное чувство мешает полному ощущению счастья, но это девичье, стыдливое, тайное, его никто не видит, не знает...

С озера повеяло холодом, девушки плотнее прижались друг к дружке и пошли к дому. В окне Василия Коротких вздрагивал, покачивался огонек коптилки. Надо бы зайти, проведать, но уже поздно. Подружки сговорились сходить утром.

V своей избы Луша вдруг пригорюнилась, завздыхала.

— Чего ты, подружка?

— Тятенька придет, — сквозь слезы ответила Луша, — а у меня хозяйство в разорении... Вспахано плохо, посеяно мало. Огородина худая, скотины никакой нету, даже лошаденки...

— Нашла о чем горевать! Отец-то у тебя какой, сама знаешь, все наладит.

— И то верно, — улыбнулась Луша. — Еще братики возвернутся, Дима...

— Все будет хорошо, — успокоила ее Антонида. — Утром забегу, сходим к больному, к дяде Васе.

Василий первый раз после болезни выбрался на завалинку. Он был выбрит, в опрятной рубахе... Жмурился от летнего солнца, от густого чистого воздуха кружилась голова. Кружилась она и от беспокойных дум... «Господь отметил меня среди всех людей, — рассуждал про себя Василий, — приставил ангела-хранителя. Из любой беды сухим выбираюсь...» Эта успокаивающая мысль неожиданно разбудила в нем злое раздражение: «Откуда лезут все эти беды? Почему бросил родную деревню? Бежал от красных. Катерина повесилась — красные виноваты, из-за них все озверели... И дочки лишился из-за них. Из Троицкосавска удрал — за свою шкуру дрожал перед красными. Спиридона... того — боялся, что выдаст большевикам. Приобрел богачество, золота, хоть с головой засыпься, а сижу голодный — нельзя объявиться богачом, красные все отберут, да еще и засудят. Как жить дальше, что делать?» Он подумал, что надо все же добраться до лесной землянки, где под половицей припрятан узелок с золотыми тараканами, с тяжелым песком. «Опосля и в Никишкину падь можно... Куда девать золотишко, как обратать себе в пользу? Оздороветь бы поскорее... Подкоплю силенок, доберусь до города, продам... Дешево не отдам, не ждите... Заведу хозяйство, стану на твердые ноги».