Ночь умирает с рассветом - [27]

Мужики пахали, боронили, сеяли на обширных полях Луки и Нефеда, бабы готовили им огород под картошку, лук, чеснок. Лука Кузьмич подкармливал работников, посулил даже поднести всем по чарке.

Люди спешили побыстрее управиться с чужим полем: уходило лучшее время для своих посевов. Когда все было сделано, Лука и правда поставил две четверти злой самогонки. На другой день мужики и бабы униженно потащились к нему за зерном. Лука сварливо ворчал:

— Точно в прорву какую сыплю добро. Ну какая мне корысть?

— С голоду подохнем без тебя, благодетель...

— А мне что?.. Скоро рыбалка начнется, опять не скликать вас... Всю зиму мою рыбу жрали. Совести не имеете.

Нефед боялся скостить с должников лишний грош. Андрей Сидоров не давал никому ни харчей, ни зерна. Второго такого живоглота не сыщешь... Кое-кому отпускал поработать своего коня, но расплачиваться чтобы хлебом из нового урожая.

Дедушка Влас в облезлых, подшитых валенках, с клюкой, сидел на завалинке, на самом солнцепеке и рассуждал:

— Да, в кого что положено, такой и будет... Засоли, к примеру, в логун рыбу, он после много лет будет с рыбным запахом. А засоли, к примеру, капусту, будет с капустным духом. Да. И люди так же...

— Ну, — рассмеялась Фрося. — Моего хозяина набей хоть яблоками, а от него все одно черемшой будет разить!

— Не, — затряс головой старик. — В кого что положено... Ты не думай, девка, Лука тоже не родился готовеньким гадом. Он после сделался... А мог и в хорошие люди выйти. Да, вишь, тятька в него не то положил.

— Добрая жизнь с неба не свалится, — решительно сказал бывший солдат, пожилой мужик Калашников.

Дни проходили в тяжелой работе, в лишениях, без радости. Тягучие, тоскливые...

И Василий томился, поправлялся медленно, тиф унес последние силы. Не было еды, хоть подыхай. «Изба есть, — лихорадочно рассуждал он про себя, лежа на жесткой лавке. — Изба собственная... Елизара бог прибрал... родни у него нет... Изба мне осталась. Богатство есть несметное, как до него добраться?.. И не набрел ли кто на след, всякое может быть...»

Амвросий больше не ругал дочку, которая ходила за выздоравливающим. Она и Луша приносили Василию поесть, мыли в избе пол, стирали. Фрося тоже старалась помочь, чем могла — харчей, правда, не приносила, сама жила впроголодь.

Скоро в селе Густые Сосны произошло вот какое событие: из города приехал начальник по фамилии Честных. Сразу же поползли слухи, что он арестует всех зажиточных и погонит в городскую тюрьму, что насильно будет обращать всех в безбожную коммунистическую веру...

Честных остановился у Калистрата Петрова, который чуть не весь век работал на Луку. Два сынка его служили красными пулеметчиками, старик жил один.

Вечером в избу набилось полно молодежи, пришли и кое-кто из пожилых. Честных оказался не ахти какой представительный: чернявенький, шустрый, левый рукав кожаной тужурки пустой. Когда спросили, где потерял руку, рассказал, что белые отстрелили. «В Кяхте попал под расстрел, там беляки поубивали ужасное множество безвинных людей, однако больше полутора тысяч, — рассказывал Честных. — Ну и меня под расстрел. Нас убивали сразу целую сотню. Вывели, поставили... Позади, значит, яма. Я и свалился туда раньше времени, живой. В руку только угодило. Сверху завалило трупами, беляки штыком не нашарили. Чуть запорошили землей и ушли. А я ночью выбрался. Добрые люди спрятали, вызволили от смерти. — Честных рассказывал эту историю спокойно, даже чуть насмешливо, а под конец сказал с большой задушевностью: — Много у нас хороших людей... Как упастись от смерти, когда станут расстреливать, меня тоже добрый человек научил, он мне родственником приходится. Служил в семеновцах, я и не знал, что он втайне красный. Даже в рожу ему харкнул, вот ведь обида какая... Он опосля сотника семеновского зарубил. Повстречать бы, попросить прощения... Василий он, по фамилии Коротких».

Лукерья Васина, как услышала, так и закричала:

— Да он же в нашей деревне, тифом болел!

— Не может быть... Пойдем скорее... Да скорей же! — прикрикнул он на замешкавшуюся Лушу.

Когда Луша и Честных пришли к Василию, там была Антонида, прибиралась по хозяйству. Василий сразу признал Катерининого братца, обмер, закатил глаза. «Святители, — пронеслось у него в мозгу. — Вот она, погибель... Смертушка... Гость с того света по мою душеньку». Вспомнилось, как виделись последний раз в Троицкосавске, в Красных казармах. «В харю, гадина, плюнул... Пошто не прикончил тебя Соломаха?..»

— Василий!.. — тихо проговорил Честных. — Ты, брат, живой?

Честных осторожно подошел ближе, взглянул в изможденное лицо Василия, заросшее бесцветными волосами.

— Эко тебя вымотало, беднягу. Чем пособить-то, паря?..

Василий не поверил своим ушам, приоткрыл глаза.

— Ты прости, брат, виноват я перед тобой, — дрогнувшим голосом сказал Честных. — Жизнью тебе обязан.

— Значит, помиловал тебя Соломаха? — осторожно спросил Василий.

— Нет, брат! — горько улыбнулся Честных. — Расстреляли меня. А я, вишь, живехонек... Сделал, как ты наставил.

Он в скупых словах рассказал свою историю.

— Матерь божья, — с большим чувством проговорил Василий. — Заступница. Как не благодарить тебя, пресвятую...