Ночь Патриарха - [45]

А русская знать, по существу выродившиеся немцы, не принимающие русскую культуру, не хотящие понимать русского мужика, высокомерно считающие русский народ холопским быдлом, скотом, стоящим дешевле хорошей лошади, не понимала своей роковой роли в истории страны. Русское дворянство, паразитирующее долгое время на бесплатном труде крестьян и развращённое этим, не умело зарабатывать средства на жизнь ни себе, ни своим детям, и поэтому из последних сил цеплялось за крепостное право.

И когда Александр Второй в 1861 году, вопреки отчаянному сопротивлению дворян, отважился на отмену крепостного права, было поздно. В мире уже наступила эпоха научно-технического прогресса, и русский мужик, неграмотный забитый, живший в скотских условиях, составляющий подавляющую часть населения страны, не вписывался в это время. Тёмный мужик, почувствовавший воздух свободы и отравленный им, подогреваемый революционерами всех мастей, по-своему видел выход из сложившейся ситуации. У него, жившего много сотен лет в стране «правового нигилизма» понятие демократии, свободы понимались, как вседозволенность. Революционный взрыв в России был неминуем. Как говорили тогда, «Россия была беременна революцией».

Патриарх всё больше утверждался в представлении, что события, произошедшие до XX века и в первой его половине, целенаправленно вели к тому, чтобы именно он, нищий, всеми презираемый грузинский мальчишка — «инородец», как его называли в царские времена, «нацмен», то есть представитель национальных меньшинств, как таких называли в советское время⁹, «садзагели бичи», как его назвала Нино — занял верхушку власти в этой огромной противоречивой стране. Где-то на каких-то скрижалях это было записано. Иначе, как обо всём, что должно было случиться, могла знать старая ассирийка?

А поступь времени неумолима, и все — властительный блестящий тиран, как и жалкий вонючий раб — рано или поздно превратятся в прах, тлен, так же, как когда-нибудь рассеется в вечности наша цивилизация и наша планета. Перед вечностью все в одинаковой степени ничтожно малы. Об этом даже страшно подумать, если только ни считать, что по ту сторону физического существования есть что-то, что непостижимо человеческим разумом, непосильно познаниям современной науки, что есть кто-то, кого принято называть Всевышним. А если Он есть, то придётся держать ответ за земные дела. Ну вот, старый мудак, додумался…

Опять яростный ветер, уныло воя под аккомпанемент проклятого оторванного куска кровли, качает за мрачным окном чёрные деревья. Такое впечатление, что намного километров вокруг нет ни одной живой души, что на всём свете, кроме него, одинокого больного старика, вообще никого не существует. Хотелось, как Ленин, по-волчьи завыть на луну, но эта подлая тварь даже не была видна из-за густых облаков.

И, как часто в последнее время, опять пришли мысли, которые он старался гнать от себя: стоили ли все его титанические усилия для приобретения абсолютной власти, которую он, в конце концов, получил, необходимы ли были невероятные жертвы и потери, принесенных им на алтарь его безумной страсти к самоутверждению, — того одиночества, к которому он пришёл. Может быть, если бы он родился в другой, более благополучной семье и у него не было бы такого жалкого, унизительного детства, в душе Сосо не созрел бы всепожирающий огонь достижения всевластия, его судьба сложилась бы иначе. И теперь он, «садзагели бичи», стоит один на самой верхушке властной пирамиды, а между ним и копошащимся внизу народом — пустое пространство, рядом никого нет: ни родных, ни друзей, ни даже врагов.

«А был ли он когда-нибудь по-настоящему счастлив», — задумался Патриарх. Конечно, был! Необыкновенно счастлив был, когда сошёлся с Надеждой, когда родились Васька и Светланка. Но это всё — простые житейские радости, доступные любому смертному… А ему этого было недостаточно, он всю жизнь должен был искать чего-то большего, нужно было все время себе и другим доказывать не только свою полноценность, но также и свою исключительность… Вот и доискался…

Глупости всё это! Нужно пойти попробовать уснуть — небо на востоке уже начало светлеть. Скоро весна, но его сейчас даже это не радует. А как он раньше любил весну… Следует не забыть сказать завтра, чтобы починили крышу…

Патриарх с трудом поднялся и с бокалом недопитого «Кинзмараули» в здоровой правой руке и шаркающей неуверенной походкой направился в сторону спальни — сломленный, жалкий и больной, самый одинокий и несчастный старик на земле. Вдруг его затошнило, закружилась голова. «Кажется, всё-таки ассирийка и в этом оказалась права — эти сволочи, «говнюки-соратники», что-то ему подсыпали в чай…» — подумал вождь. Резкая нестерпимая боль в печени полоснула его. «Господи, сохрани и помилуй!» — невольно вырвалось у Патриарха. Он застонал, пошатнувшись, выронил бокал и попытался схватиться освободившейся рукой за угол стола, но не удержался и рухнул на пол рядом с резными дубовыми ножками.

И только почти через сутки, когда, наконец, решились к нему войти, «великого вождя всех народов» нашли без сознания на полу, лежащим в блевотине, обмаравшегося и обмочившегося. Рядом валялись осколки разбитого бокала с разлитым, похожим на кровь «Кинзмараули».