Но человека человек. Три с половиной убийства - [19]

> Все умеет. Зарегистрировался на юду, иногда чинит людям унитазы за мелкий прайс. Но редко, ему денег особо не надо. Тут, правда, проблема, что у меня больше и возможностей, и желаний. Например, получается, что я нормально ем, а он рядом лопает булку с кефиром. Однажды кабачки на помойке нашел, принес довольный такой, всю гниль вырезал, пожарил и съел. Я бы с ним поделилась, но он категорически не хочет «жить за мой счет». Кстати, на моей машине тоже старается не ездить. В общем, комплексы у человека. Я стараюсь очень осторожно с этим, но видно, что его прям задевает.

Тут я задумалась. С одной стороны, мы с Петером в то время оба были трудоголиками, и я уже начала понимать, как сильно это портит отношения. Но, с другой стороны, трудновато жить рядом с человеком, который питается гнилыми кабачками, и всячески стараться не обидеть его тем, что у тебя есть источники дохода.

— Я его хорошо понимаю, — признавалась Яна. — С удовольствием послала бы работу на дядю и творила бы только для себя. Но у меня нет такой смелости и честности, поэтому размениваюсь на коммерческую хуйню. А тут так классно, столько альбомов по искусству, я столько для себя открыла нового, просто море всего. И еще его собственные работы везде висят. Это все так круто вдохновляет, я столько рисую, никогда в жизни я столько не рисовала! Ну а что жизнь с художником не проста, так у кого она простая?

> С айтишником тоже, это я тебе говорю.

> Вот видишь:)

12

Я на давно хотела детей. Егор нет.

— Что с меня за отец? Не отец я, а говно. У меня уже есть какие-то дети, и я про них ничего не знаю.

Но Яна уговаривала, умоляла, и Егор «не устоял перед ее напором». Яна забеременела и начала увеличиваться в размерах. Изменились движения, жесты. Она перестала скакать козой.

— Бережешь себя, как хрустальная ваза, — отметил Егор. — Знай, беременность не болезнь, бабе свойственно беременеть.

Наконец родился мальчик. В день выписки Егор взял его на руки и придирчиво вгляделся в личико. Степень сходства его устроила.

— Вот ты какой, Сева-Авксентий! — сказал он.

Других имен Егор не признавал. Мальчика назвали в честь деда.

Первые дни Егор только и делал что зарисовывал младенца в разных позах и ракурсах. Особенно его интересовали пятки, уши и пупок.

— Самые характерные места, — говорил он. — Так, подними-ка чуть повыше. А теперь корми его. Но тебя я рисовать не стану, не дождешься. Вы, бабы, всегда художником недовольны. Скажешь еще, что нарисовал тебя слишком толстой или с длинным носом. Другое дело младенец: он правильно понимает искусство и никогда не критикует.

Отрисовав новый объект, Егор в значительной мере утратил к нему интерес. Кроме того, вскоре выяснилось, что младенец орет по ночам. Виновата в этом была, конечно же, Яна.

Егор вздыхал:

— Эх, Сева-Авксентий. Вот мамка тебя завела, а сама дите дитем. Родила, а что с тобой делать дальше, и не знает.

— Обратно не засуну! — резонно отметила Яна.

Егор хохотнул. Яна обрадовалась: ей редко удавалось попасть ему в тон.

Спустя два месяца после родов Яна похвасталась перед Егором вторым положительным тестом на беременность.

— Ни хуя себе, — прокомментировал Егор. — Серийное производство.

Спать со вновь неприлично увеличенной Яной и не засунутым обратно Севкой на продавленном диванчике Егору стало неудобно, и он переехал от них на пол.

— Секс у нас все равно умер и разложился, — пояснил он, смеясь. — Ты стала страшна как смертный грех!

— Как грех прелюбодеяния, надеюсь? — парировала Яна.

Она быстро училась искусству пикировки. Ирония и самоирония были валютой Егора. Человек, не обладавший самоиронией, в его глазах ничего не стоил.

13

Яна продолжала работать и когда родился второй ребенок — девочка Лиза. Декрета у фрилансеров не бывает. Даже если есть накопления, прервать работу — значит прервать отношения с постоянными работодателями и клиентами; в случае налаженного фриланса ты нагрел себе место, и заказы обычно поступают от одних и тех же персон; стоит надолго прерваться, и тебя заменят другим поставщиком услуг.

Поэтому, уложив двух пискунов, Яна всю ночь дизайнила, прерываясь на сосательные марафоны. Днем она, наоборот, занималась детьми, урывая на дизайн где пять минут, где полчасика. Егору приходилось колоть дрова, греть воду, а иногда и готовить.

— Я не художник более, я теперь судомойка и печник, — язвил Егор. — Похоже, следующего ребенка в этой семье рожу я, ведь кто готовит, тот обычно и беременеет!

Все же чаще стирка, уборка и приготовление пищи оставались на Яне. Каждый вечер Егор сбегал из «молочного цеха» к друзьям-художникам, на выставки, премьеры артхаусных фильмов и просто посиделки. Пить Егор умел, никто и никогда не видел его пьяным. Когда он приходил, домик уже спал. Егор на ощупь пробирался меж книг, стульев и зеркал. На кухне обычно царил разор (руины засохшей каши, осклизлые объедки макарон на дне кастрюли). Яна работала, младенцы спали на диване, за баррикадой из одеял. Егор вытягивался в струнку на коврике, постеленном на драный прожженный линолеум, и укрывался собственным пальто. По полу нещадно дуло. Сон не шел из-за сквозняка, света от экрана Яниного компьютера и периодических попискиваний двух сосунов. Чтобы согреться, Егор частенько выходил покурить в сад и по дороге к двери неизбежно цеплял ногой то стул, то мольберт. Пискуны просыпались и начинали пищать, Яне приходилось отрываться от работы и снова закармливать их.