Низкий Горизонт - [7]

Штурвальный посмотрел на Званцева с таким удивлением, словно увидел его впервые.

— Ты кем работаешь на сейнере? — неожиданно спросил он.

Сердце екнуло, но защитный рефлекс сработал вовремя:

— Радистом. А что?

— Да так. Просто я хотел сказать, что за этого старика каждый из нас голову сложит.

Он повернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Званцев вздохнул и вышел из кубрика.

На другой день пароход подходил к Светлому Истоку. Николай стоял на носу, глядя в стеклянно-прозрачную даль. Он думал о том, что уже осень, а впереди первая в его жизни настоящая зима. Как-то он справится с ней… Кто-то кашлянул за спиной. Николай обернулся — позади стоял капитан.

«Может быть, он догадывается, что я без билета?» — мелькнула мысль.

Капитан взял Званцева за локоть, и тот вздрогнул от неожиданности.

— Ну что, парень, скоро дома? — весело прохрипел он.

Николай кивнул и опустил глаза.

— Значит, деньги, говоришь, сперли? — продолжал старик. — Худо дело. Надо закалывать карман, когда в дорогу собираешься. Одно слово: молодо-зелено. На вот тебе, может, пригодится.

Капитан вложил Николаю в ладонь ржавую английскую булавку и, сутулясь, пошел к мостику.

На душе у Званцева было скверно. Зачем он обманывал этих людей? А может быть, пойти и рассказать им все честно? Иначе совесть будет мучить до конца жизни.

… Николай решительно открыл дверь в рубку. Вахту нес Васька. Кроме него, здесь никого не было.

— Слушай, — сказал Николай, — у меня к тебе серьезный разговор.

— Ну…

— Я хотел тебе сказать, что я… — Он замялся.

— Что ты никакой не радист и на сейнере никогда не плавал, — усмехнулся Васька. — Так это я и так давно понял.

— Почему же ты молчал?

— Ждал, когда сам скажешь. А сейчас возьми ведро и вымой пол в кубрике.

— Конечно, — обрадовался Николай. — Я мигом!

— Это не наказание — просьба. Мы с Сергеем заняты, а уборщика у нас по штату не положено.

Николай выскочил на палубу и остановился. Он чувствовал такое облегчение, словно сбросил с плеч непосильную ношу. И вдруг до его слуха долетел какой-то незнакомый звук, который не могли заглушить ни хлопающие по воде плицы, ни стук дизеля. Что-то удивительно торжественное и в то же время грустное слышалось в этом звуке.

Он поднял голову. С болотистых топей левобережья снялась стая журавлей. На ходу перестраиваясь, она постепенно набирала высоту. Журавлиный клин проплыл над рекой, медленно развернулся и, заронив в душу неясную тревогу, потонул в блеске ясного осеннего дня.