Нити магии - [52]

Нина окидывает меня и Лильян долгим взглядом, щурясь при этом так, словно чувствует нашу нервозность, однако не может определить, в чем ее причина. Но спустя несколько секунд, показавшихся мне целой вечностью, она резко разворачивается и уходит.

Я сжимаю в руках платье Евы глубокого розового цвета, который я нарочно выбрала для нее. Провожу рукой по атласу, пока не нахожу крошечный, ровный разрыв. Как будто кто-то намеренно прорезал ткань ножницами.

Чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, я отворачиваю подол и аккуратно запускаю палец в потайной кармашек.

В нем лежит полоска бумаги, исписанная строчкой точек и тире.

 −−− •••

SOS

Сигнал бедствия.

– Мне нужно идти, – говорю я и практически слетаю вниз по лестнице, а потом бегу по подземному коридору в хозяйский дом и поднимаюсь в комнату Евы.

Как только она открывает дверь, я выпаливаю:

– С тобой все в порядке?

Сделав шаг через порог, я аккуратно прикрываю за собой дверь, отгораживаясь от любопытного взгляда Лары, подметающей коридор.

– Что-то случилось вчера вечером в Тиволи?

– Марит, – произносит Ева. Она бросает мне пару атласных туфелек и присаживается, чтобы натянуть чулки. – Ты можешь помочь мне пришить к ним ленты? Мы можем поговорить, пока я одеваюсь. Мне нужно так много сказать тебе, а времени почти нет.

Я сдвигаю в сторону Вуббинса, чтобы присесть на кровать.

– У меня есть важные новости, – продолжает Ева, натягивая чулки вверх по голеням. Ее буквально переполняет энергия, которая выглядит как смесь ужаса и возбуждения. – Огромные, потрясающие. Самые важные новости, которые ты когда-либо слышала. Но сначала… Марит… ты знаешь, что кое-кто из здешней прислуги наделен магией? – спрашивает она, едва дыша, и мое сердце уходит в пятки. – Не знаю, что и думать. Это кажется мне неправильным. Я не хочу, чтобы они ее использовали, – говорит она, хмуря брови, – особенно ради меня. Ты можешь узнать, у кого из них есть магия? Или ты уже знаешь?

Она смотрит на меня огромными карими глазами, и я отвечаю ей таким же пристальным взглядом. Не могу больше лгать ей. Я подыскиваю нужные слова, которые могут как-то смягчить сказанное, и ставлю туфли на пол.

– Ева, я…

Но она хватает новую пару с уже пришитыми лентами и начинает натягивать их.

– Но это еще не все, Марит. Это насчет Филиппа, – продолжает она, затягивая ленты. – Он что-то замышляет. Вчера вечером в Тиволи мы видели короля, и Филипп пригласил его сюда. Короля, Марит! – восклицает она. – И он приедет сюда, чтобы посмотреть, как я танцую!

Меня охватывает нервная дрожь. Я думаю о письме своего отца и о его тайне – красном камне, ныне спрятанном у меня в кармане. О том, что он хотел, чтобы мы любой ценой добились аудиенции у короля.

Осмелюсь ли я сейчас сказать Еве правду? Рисковать тем, что она рассердится, рисковать отношениями, которые для меня важнее всего, рисковать быть изгнанной из этого особняка прямо перед тем, как король – невероятно! – приедет сюда? Это может оказаться единственной возможностью, которая у меня когда-либо будет.

– Не знаю, смогу ли я это сделать, – говорит Ева. Она тянется через кровать и берет меня за руку. Дрожь в ее голосе проникает в крошечные трещинки в моем сердце и грозит расколоть его на куски.

– Я тебе помогу, – обещаю я, вторя словам Лильян, сказанным в том холодном копенгагенском переулке, и обхватываю пальцами ладонь Евы. – Я буду здесь, рядом с тобой.

Лара стучит в дверь и зовет:

– Барышня Ева, вы готовы? Хореограф прибыл.

– Мне нужно идти, – шепчет Ева и целует меня в висок. А потом быстро, словно растаявшая снежинка, исчезает за дверью.

* * *

«“Хюгге” трудно объяснить, – сказала однажды моя сестра, когда мне было шесть лет, – потому что это чувство. Это все равно что описывать цвет».

Она заплетала мои волосы в свободную косу, отчего кожу у меня на голове приятно покалывало. Произнеся эти слова, она жестом обвела комнату: огонь, горящий в очаге, белый снег, падающий за окном. Мой отец стоял у печи, готовясь снять уже начавший посвистывать чайник; он мог взять его без прихватки, настолько мозолистыми были его руки.

– Для меня это чай с медом и эблескиверы с сахаром и корицей, глубокое кресло, хорошая книга и теплое одеяло. Это находиться в уюте и довольстве рядом с тобой и папой, – она закрыла глаза и улыбнулась. – Это тепло вот здесь, – она коснулась ладонью груди над сердцем, – даже когда во всем мире холодно.

«Хюгге». Само упоминание этого слова вызывает в памяти пьянящую смесь ощущений: запах гвоздики, лимонных корочек и дыма, тянущегося над фитилями свечей. Угли, горящие в печи оранжево-голубым пламенем. В тот год Ингрид сделала венок из проволоки и украсила его фетровыми цветами и стеклянными птичками. Я помню, как она в ночной рубашке с кружевами стояла у очага, расставляя на полочке свечи, а еще делала заварной крем по одному из старых маминых рецептов и взбивала его с яичными белками и апельсиновой цедрой.

Это теплое ощущение довольства, правильности, дома, даже когда во всем остальном мире холодно, – я хочу, чтобы именно такое чувство возникло у короля, когда он будет смотреть на танец Евы. Чтобы он желал вечно сидеть и смотреть, как она танцует.