Нить Эвридики - [10]

Ребёнок, который до этого сидел в углу и смотрел на меня блестящими глазками, вдруг подбежал ко мне. Это оказался мальчик лет трёх, разряженный как куколка — в заботливо расшитую, буйно изукрашенную одежду, видно сразу, что обе женщины души не чают в своём единственном ребёнке.

— Дяденька, дяденька, дай мне кусочек солнышка!

— О чём ты, малыш? — опешил я, — какой ещё кусочек солнышка?

— Я почти не помню его — Доброе Солнышко! А я его так любил! И солнышко любило меня, я сильно болел, и когда меня выносили на солнышко, мне становилось легче. А потом я умер… Я попал сюда и превратился в маленькую птичку, и летал тут совсем один, и звал кого-нибудь, кто бы меня знал… Потом сюда пришёл мой папа, и мы стали уже вдвоём, он взял меня в ладони и принёс в свой дом, и я снова стал мальчиком… Потом и остальные пришли, даже мама — а она долго не шла, видно, совсем ко мне не хотела… У каждого, кто приходит, есть с собой кусочек солнышка, и кусочек ветра, и кусочек неба… Кусочек всего, что он там видел. У кого-то кусочек большой, у кого-то маленький, у кого-то и вовсе нет.

— У вас здесь есть земля, трава, вода и небо, как в мире том. Ничем не хуже. Только солнца у вас нет. Солнце — это единственное, чего у вас нет…

— А ты, дяденька, от чего умер? Погиб в бою, как мой брат?

— Твой брат? Так… Этот мальчик, получается, тоже ваш сын? — я в замешательстве повернулся к старику.

— Да, это мой первый сын. Он рано умер, и первой ласточкой из нашей семьи прилетел сюда, и умирая, я знал, что встречу его здесь, и это радовало меня, помогало пережить тяжесть смерти. Он здесь для меня — как солнечный луч…

Я повернулся к ребёнку.

— Я пришёл сюда сам. Я ищу своего друга, малыш. Он ещё не умер… И он не должен умирать. Его зовут Андрис, и он тоже, как и ты, любил солнышко… Мне нужно помочь ему вернуться. Туда, к солнышку, понимаешь? Пока ещё возможно…

— А я видел его, видел! — мальчик аж подпрыгнул на месте, — он был здесь, он пролетал здесь, и мы говорили с ним о солнышке… Мы летели над озёрами…

— Летели?

— Я же говорил, что умею быть птичкой. Только мне почти не с кем здесь летать. Здесь детей мало, в соседних стойбищах ещё есть, они иногда прилетают меня навещать. Мы летаем вместе… Но их редко отпускают, чаще они улетают без спросу, и им потом попадает…

Видно, родители — они везде родители. Что может случиться с ребёнком, который, пардон, уже умер? Но вот, видите ли, боятся отпускать…

— О чём же вы говорили?

— Он рассказывал мне много историй. У него были большие-большие куски всего-всего, которые, наверное, сколько ни раздавай — никогда не кончатся. Он тоже очень любил солнышко, когда жил там, за рекой, любил воду, ветер, любил весну и лето. Он любил лежать на песке летним днём возле большого-большого озера совсем без одежды, потому что ему нравилось, чтоб солнышко касалось всего его тела. Оно наполняло его силой…

Ну да, это на Андриса более чем похоже. Бывало, рассказывал он, как зависал все каникулы на нудистском пляже. Смеялся моему смущению… Андрис не стеснялся своего тела, он знал, что он красив, и комплексов у него, в общем-то, практически не было никаких. Это было так удивительно для меня, постоянно чего-то в себе стесняющегося и даже ненавидящего. Андрис же был чист и светел в том числе вот этой откровенностью, умением легко говорить на любые запретные темы и называть любые вещи своими именами. Поэтому с ним было не просто легко — с ним было целительно. Он очень во многом помог мне. Если не победить свои комплексы полностью, если не принять себя таким, какой есть, всецело, то, по крайней мере, сделать несколько шагов к тому.

— Он сказал: «Жаль, что здесь нет солнца. Значит, и пляжей нет. А то я взял бы тебя с собой». И от одних этих слов мне так тепло стало, так хорошо, словно и вправду я всё это увидел. Словно оказался там. И всё-всё-всё у меня там было. И песок, и ветер, и солнышко. И большое-большое озеро — вы называете его морем. И птицы над ним, и большие лодки вдали. Я никогда их не видел, а он показал мне их. Показал обмытые водой прозрачные камни, домики из песка, набегающие волны… Мне даже ненадолго показалось, что я вовсе не умирал. Я так хотел, чтоб он остался здесь, с нами. Но он сказал: «Это не мой рай. А в общем, и не заслужил я рая. Во мне слишком много боли и тьмы, чтобы нести её вам».

Боль — согласен, но тьма — в Андрисе? В человеке, исцеляющем словом, улыбкой, взглядом?… Но увы, так уже было. Он чувствовал в себе разлом, он называл себя тьмой — и уходил… И люди, смотрящие ему вслед и не смеющие удержать, молились об одном — заслужить его возвращение. Но так далеко уйти я ему не дам.

— Куда же он направился?

Мальчик пожал плечами.

— Как можно дальше от жизни — он так сказал. Он хотел разорвать эту нить, что связывала его с берегом живых.

— Ты видел её, эту нить?

— Да! Такая же, как у тебя, дяденька. Только… Только твоя звенит песней надежды, а его — песней отчаянья.

Я поднялся. Поднялись и все сидящие в юрте, чтоб проводить меня.

— Жаль нам, что ты не можешь остаться, — впервые подала голос женщина — жена старика, — так давно к нам никто не приходил…