Нил Сорский - [31]

Встречая брата как бы в дверях Отчего дома, игумен говорил ему краткое поучение, чтобы он нелицемерно и без притворства исповедал истинное покаяние. После этого игумен спрашивал брата: «Что ради прииде, брате, припадая ко святому жертвеннику и к святей дружине сей?» Брат отвечал: «Желаю жития постническаго, честный отче»[144]. Игумен снова спрашивал его: «Желаешь ли сподобиться ангельского образа и вчинену быти лику монашествующих?» — «Ей, Богу содействующу („Да, при помощи Божией“. — Е. Р.), честный отче», — смиренно отвечал послушник. Игумен одобрял его благое намерение такими словами: «Воистину добро дело и блаженно избрал еси, но аще сохраниши: добрая бо дела трудом снискаются и болезнию исправляются („Воистину доброе и благое дело ты избрал, но сможешь ли совершить его, ведь добрая дела трудом совершаются и в болезни совершенствуются“. — Е. Р.)».

Не довольствуясь первым согласием послушника, игумен более подробно испытывал его:

— Волею ли своею или от разума приходиши к Господеви, а не от некия беды или нужды?

На это постригаемый отвечал: «Ей, честный отче»[145].

— Пребудешь ли в монастыре в пощении и в послушании игумену, а не в роптании; в покорении, а не в пререкании и уничижении братии; не в тайноядении и не в любви к мирским, к родителям и к сродникам, и не в праздном хождении?

— И имееши ли любовь ко святей братии и пребудешь ли в пощении даже и до последнего издыхания?[146]

И на все вопросы будущий инок смиренно отвечал: «Ей, Богу содействующу, честный отче», давая тем самым монашеские обеты целомудрия, нестяжания, послушания, отречения от мира.

После того как были произнесены обеты, начинался сам постриг, который совершал священник, а игумен был восприемником постригаемого. Удостоверившись в доброй воле послушника, священник произносил «оглашение малого ангельского образа», в котором объяснял образ новой, совершенной (ангельской) жизни. Он еще раз напоминал будущему монаху, что тот за исполнение своих обетов даст ответ на Страшном суде: «Блюди, брате, какова обетованиа даеши Владыце Христу. Ангели бо предстоят невидимо, написующе исповедание твое сие, его же хощеши истязан быти во Второе пришествие Господа Нашего Иисуса Христа…» Вслед за оглашением священник произносил три молитвы. Перед чтением второй молитвы постригаемый преклонял голову, и священник держал над ней молитво-слов, произнося слова: «Господи Боже Наш! Достойна сотвори быти Тебе взаконившая (Тебе подчинившегося. — Е. Р.) и вся жития сего оставившая и другы (и оставившего все в этой жизни и друзей. — Е. Р.), и последовавшая Тебе (и последовавшего Тебе. — Е. Р.). Приими убо раба Своего [имя], отвергшася сих всех по божественным заповедем Твоим, и настави его на истину Твою…»[147]

После молитв священник брал постригаемого за правую руку и вел к аналою, на котором лежало Святое Евангелие. Указывая на Евангелие, священник говорил ему: «Се Христос невидимо предстоит зде, яко никтоже тя нудит на образ сей (Здесь Христос невидимо стоит и видит, что никто тебя не принуждает принять монашеский образ. — Е. Р.); блюди, яко ты от предложения своего (смотри, ибо сам того желаешь. — Е. Р.)». И, наконец, иерей спрашивал в последний раз: «Волиши ли ангельскаго образа обручению? (Хочешь ли принять на себя ангельский образ? — Е. Р.)». Постригаемый отвечал: «Ей, честный отче, от усердьства (Да, честный отче, по собственному стремлению. — Е. Р.)». Священник приказывал ему подать ножницы. Послушник давал их игумену, а тот — священнику, который вновь обращался к постригаемому с такими словами: «Се от рукы Христовы взимаеши, блюди, к Кому приходиши и Кому обещеваешися и Кому отрецаешися!» Священник постригал волосы нового инока крестообразно со словами: «Брат наш Нил стрижет власы главы своея во имя Отца и Сына и Святаго Духа»[148]. С постригом волос изменялось имя. При тихом пении всеми иноками «Господи, помилуй» священник облачал нового инока в монашеские одежды, объясняя при этом их духовное значение.

Сначала надевали рясу — «хитон вольной нищеты и нестяжания» — со словами: «Брат наш Нил облачится в ризу веселиа, во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Ряса (современный подрясник) в древнерусском обиходе называлась еще «однорядкой», свиткой; изначально это был греческий хитон, передняя сторона которого разрезалась на полы для удобства движения.

После рясы на инока возлагался параман — четырехугольный плат с вышитыми на нем буквами: I. С. X. Н. К. — «щит спасения». Параман крестообразно стягивал плечи и грудь посредством четырех шнурков. Он знаменовал собой Крест Господень, который монах принимал на свои плечи и никогда не снимал. Кроме того, стягивая свободную одежду, параман делал монаха способным исполнять любую работу. Затем иноку вручалась камилавка: «Брат наш Нил приемлет камилавку великаго ангельскаго образа». Название монашеского головного убора — «камилавка» — дословно переводится как «непомерный жар»: так в Средиземноморье называли шапку, защищавшую голову от солнца.

Монах перепоясывался кожаным поясом «в умерщвление тела»: «Брат наш Нил препоясует чресла своя силою Истинны во имя Отца и Сына и Святаго Духа». На монашеские пояса часто наносили священные изображения. Подпоясавшись, инок обувался в сандалии. Тем самым он приготовлялся благовествовать Евангелие всему миру («во уготовление Евангелия миру»). Монашеские сандалии служили духовной защитой иноку, чтобы он «не был уязвлен мысленными змиями в пяту помыслов», подобно мифологическому Ахиллесу, погибшему от укуса змеи в пятку (Святой Симеон Солунский)