Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [90]

В стенограмме протокола слова Вавилова выглядят так: «…Подбор этих лиц на работу в Институт (за исключением Фляксбергера и Мальцева)[451] был проведен мною с учетом близости этих людей моим антисоветским взглядам и вражескому направлению моей научной работы. Эти лица всегда полностью поддерживали меня во вредительском направлении деятельности Института, которое заключалось в сознательном отрыве от практических задач советского социалистического земледелия…»

Обещание облегчить участь узника в обмен на признание – стандартная тактика допрашивающих, но обещал ли что-то Хват Вавилову (например, уменьшение срока), неизвестно.

После нескольких месяцев допросов Вавилов не мог не чувствовать отчаяние своего положения, понимая, что допросы все равно закончатся казнью. Год подходил к концу, и Николай Иванович, скорее всего, думал, что никогда больше не увидит родных.

Для его брата Сергея 1940 год был «самым тяжелым до сих пор в жизни». «Тяжелый по безысходности, по нелепой безжалостности, – обозленно писал он в дневнике. – На будущее начинаю смотреть так же просто, спокойно и хладнокровно, как “смотрит” камень на пыльной дороге… Окаменение, окостенение – это результат года и самозащита»[452].

•••

К весне 1941 года, как показывают материалы, Хват выбил из Вавилова еще одно признание. Вавилов показал, что в 1931–1932 годах создал в Институте «антисоветскую группу», в которую, среди других, входили Говоров, Карпеченко и Фляксбергер. Теперь трое его ближайших сотрудников стали членами «вредительской группы»[453].

Чтобы воспользоваться новыми показаниями, Хват прибегнул к самому садистскому приему из методички ведения допросов. Он устраивал очные ставки между Вавиловым и тремя сотрудниками его Института[454]. Каждый из них знал, что другой его оговорил. Хват по очереди вызывал их на допрос и заводил в камеру взглянуть в лицо Вавилову – бывшему другу, руководителю, а теперь, возможно, обвинителю. Невозможно представить себе моральные страдания Вавилова, к тому времени уже опустошенного умственно и физически. Его друзья к тому времени прошли такую же мясорубку НКВД. Протоколы этих допросов читаются с особой горечью.

Душераздирающей до крайности была очная ставка между Вавиловым и Карпеченко, поскольку именно Николай Иванович убедил Георгия Дмитриевича вернуться из Америки обратно в Россию. На этом допросе Хват заставил их противоречить и возражать друг другу.

«Вопрос Вавилову: Вы показали, что в беседах с вами, как на работе, так и у вас на квартире, Карпеченко высказывал антисоветские настроения по поводу работников земельной системы и одновременно восхвалял условия в капиталистических странах. Это правильно?

Ответ: Да, правильно.

Вопрос Карпеченко: Эту часть показаний Вавилова вы подтверждаете?

Ответ: Да, подтверждаю.

Вопрос Карпеченко: Вы показали на следствии, что к антисоветской работе привлечены Вавиловым только в 1938 году, а Вавилов показывает, и вы это подтвердили на очной ставке, что связь по антисоветской работе между вами была установлена в 1931–1932 годах? Почему вы скрываете истинную дату установления антисоветских связей между вами и Вавиловым?

Ответ: Я настаиваю на своих показаниях о том, что к антисоветской работе я был привлечен Вавиловым в 1938 году.

Вопрос Вавилову: Уточните, к какому периоду времени относится установление антисоветской связи между вами и Карпеченко?

Ответ: Я считаю, что правильнее будет именно 1931–1932 годы.

‹…›

Вопрос Вавилову: У вас есть вопросы к Карпеченко?

Ответ: Вопросов у меня нет.

Вопрос Карпеченко: А у вас есть вопросы к Вавилову?

Ответ: Вопросов к Вавилову у меня нет».

Неизвестно, сопровождались ли очные ставки физическими пытками, но психические страдания были мучительны. Пришел конец тесному научному сотрудничеству двух гениальных ученых; оборваны узы дружбы между учителем и учеником, профессором и студентом, директором и заведующим отделом – между учеными с общими научными идеалами, которые поверили в социалистическую утопию или хотя бы в то, что социализм открывает редкостные возможности для достижения научных целей во благо человечества[455].

По ходу следствия в отношении Вавилова становилось ясно, что Хват получил задание выжать из жертвы максимум сведений о наибольшем числе научных специалистов из вавиловской империи растениеводства. Конечно, эта информация представляла интерес для Лысенко, который аннексировал бывшую сферу деятельности Вавилова. С каждым арестованным генетиком их становилось все меньше на пути Лысенко. Но в официальном досье нет ни одного документа, указывающего на вмешательство Лысенко в дознание – на этой стадии.

Хват так и не смог сломить Вавилова по главному обвинению в шпионаже. Почитатели Николая Ивановича будут гордиться его стойкостью. Они отметят, что он был сильнее духом, чем Галилео Галилей, – тот был обвинен Ватиканом в ереси за утверждение, что Солнце является центральным небесным телом, вокруг которого вращается Земля, и отказался от своего утверждения под угрозой сожжения заживо. Вавилов не отступился ни от генетики, ни от Менделя[456].

Есть много способов сломить сопротивление политзаключенного. Следователи НКВД были безжалостны. В течение восьми месяцев допросов Вавилов сидел в одной камере с заключенным по фамилии Лобов. Это был осведомитель НКВД, подсадная утка, осужденный, которому посулили свободу за стукачество на сокамерников. Лобов хорошо подходил для этой задачи. Прежде он был помощником начальника Особого отдела в Ленинграде, а с 1935 года сидел в тюрьме за «соучастие» в убийстве Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), застреленного 1 декабря 1934 года.