Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [48]

За пределами Советского государства молодые ученые Европы и Америки внимательно следили за тем, как будет развиваться наука в ходе нового социалистического эксперимента[193]. Действительно ли новые руководители – организаторы научно-исследовательской работы, такие как Вавилов, получат свободу и ресурсы, обещанные большевистской риторикой, и будут ли у них успехи? А Вавилов – уникальный интернационалист – следил за их исследованиями, читая их научные публикации и изложения их дебатов.

Одну из книг он выделял особо. Ее автор – английский популяризатор науки Ричард Грегори, который многие годы был главным редактором журнала Nature. Грегори не сочувствовал марксизму, но считал «позорным» использовать науку на службе у промышленного капитализма – «меж темных фабрик сатаны»[194] – и для создания новых устрашающих орудий войны. В 1916 году он опубликовал книгу «Открытия, или Дух и служение науки» (Discovery, or the Spirit and Service of Science), в которой рассматривал роль ученых в раскрытии законов природы. Николай Иванович организовал издание книги на русском языке; она вышла в Петрограде в 1923 году в переводе жены Вавилова Е. Н. Вавиловой-Сахаровой. В этом труде много моментов, совпадающих с его собственной философией науки в процессе ее формирования в эти решающие годы.

Вопреки строгому православному воспитанию Вавилов с самого юного возраста был атеистом. Если он что и боготворил, так это науку. Грегори дал совет тому, кто хочет посвятить себя науке: «Иди изучать силы природы и трудись… Никакая учеба по книгам или со слов авторитетов не заменит знание, приобретенное опытным путем. Богатства природы не получишь без усилий. Не плавное скольжение вперед, а мытарства вдыхают живую душу в поиск и ведут естествоиспытателя к успеху там, где он достижим, к постижению тайн природы». Грегори выступал против набиравших силу «предвзятых убеждений», которые уничтожают независимую мысль и критический анализ. Что касается законов наследования Менделя, то Грегори предостерегал от того, чтобы признавать их «чем-то большим, чем частичное объяснение механизмов живой природы», не проведя предварительно еще многих исследований. Эти законы были «не столь просты, и их нельзя применять ко всему живому до тех пор, пока не получено гораздо больше знаний об основных доминантных и рецессивных признаках организмов и об их физиологическом смысле»[195].

Николай Иванович был с автором согласен, особенно c его мыслями о Менделе и с тем общим принципом, что исследования должны постоянно подвергаться критическому анализу и рецензированию. Руководствуясь этим принципом, в 1927 году он попросил командировать молодого ученого из отдела бобовых культур Института в Ганджу, чтобы поближе взглянуть на работы Лысенко[196]. Отчет о поездке не внушал оптимизма.

Лысенко принял посланца с энтузиазмом и даже уступил ему свою кровать, а сам лег на полу. Посланец рассказал Вавилову, что в лице Лысенко «столкнулся с экспериментатором смелым и безусловно талантливым, но малообразованным и крайне самолюбивым человеком, считающим себя новым мессией биологической науки»[197]. Работавшие с Лысенко тоже за ним это замечали. Они говорили, что Лысенко называет зарекомендовавший себя университетский курс обучения «вредной ерундой» и считает, что успех в работе «зависит от того, как скоро мы сумеем все это забыть, освободиться от дурмана»[198].

Вавилов думал иначе, но одобрил молодой энтузиазм Лысенко и его видимую увлеченность; он усмотрел в нем одержимость растениеводством, знакомую ему по собственному опыту. Вавилову бы понравился портрет Лысенко, который дал один из сослуживцев «босоногого ученого»: «Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом, и она всегда у него торчит куда-то вбок. Словом, полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще – неизвестно, мы выходим на работу – он уже в поле, возвращаемся – он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него “хотят”, “требуют”, “любят”, “мучаются”…»[199]

Вавилов был готов закрыть глаза на отсутствие образования у Лысенко как на восполнимый пробел. Он предложил пригласить Лысенко на опытную станцию в Пушкине, тем самым обеспечив применение его талантам и усердию и грамотную критику его экспериментам. Но это предложение было встречено в штыки. Специалист ВИПБ и НК по холодному проращиванию профессор Н. А. Максимов возразил, что работа Лысенко путаная, методы ненаучны, теории проверены весьма поверхностно, а знакомства с иностранной научной литературы нет вообще. Этот последний аргумент, как известно, имел вес в глазах Николая Ивановича. Вавилов повторял сотрудникам, что «…ученый, не знающий иностранного языка, никогда не будет иметь никакого успеха… и добавил: “Ежеутренне натощак нужно вызубривать 20 слов”»[200]. Вавилов тем не менее попробовал настаивать, но Максимов и другие были против, и Николай Иванович уступил. Лысенко не попал в научные круги и чем дальше, тем больше досаждал им.