Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [16]

Родные знали, что у Кати своеобразный и непростой характер. Она была умна, знала несколько языков. Без сомнения, Николай ценил ее интеллектуальные таланты. Но Катя давала понять, что считала себя выше Вавиловых и их круга друзей, умнее людей «от сохи». Она держалась снисходительно и самолюбиво, была замкнута в себе, от всего отмахивалась: «Я не знаю. Меня это не касается. Мне безразлично»[65]. Николаю Ивановичу она читала лекции, будто профессор, а не жена. Сергей Вавилов даже вслух удивлялся, почему Катя не смогла признать, что его старший брат – гений. Александра Михайловна часто задумывалась, почему же Николай прожил с Катей четыре года. Сейчас она опасалась, что он воспользуется командировкой в действующую армию, чтобы покинуть жену и семью на Пресне.

Александра Михайловна справлялась с тревогой с помощью молитвы, как и многие в те времена пугающего хаоса. Ее немудреная вера означала соблюдение постов и отмечание церковных праздников. Каждый день начинался и заканчивался молитвой[66]. Ее муж Иван Ильич тоже был человеком религиозным и соблюдал все обряды. Александре Михайловне было трудно судить, были ли Бог и церковь более значимы в его жизни, чем в ее. Ивану Ильичу с трудом давались разговоры на такие темы. Ей приходилось держать свои страхи при себе и молить Бога, чтобы он защитил ее сыновей на войне. В тот июньский день она, наверное, пришла молиться в сад, солнечный, утопавший в цветущих яблонях и свежих травах.

Мать двух начинающих ученых не совсем понимала смятение, творившееся в России. Пресня была единственным знакомым ей местом. Александре Михайловне были недоступны поездки, в которые пускались ее муж и сыновья, – у нее не было профессии, как у ее дочек-врачей. С тех пор, как у крыльца ее дома подавили Декабрьское восстание 1905 года, толки о войне и революции не утихали. А вести с фронта с каждым днем приходили все хуже.

Ко второму военному лету 1916 года Российская императорская армия несла катастрофические потери: почти миллион убитых, раненых и пропавших без вести; три четверти миллиона солдат взяты в плен[67]. Николай II издал приказ о мобилизации еще четырех миллионов солдат, в основном из крестьян, в дополнение к одиннадцати миллионам уже поставленных под ружье. Через просторы Российской империи призывников везли за тысячи километров на Западный фронт. Других направляли на Кавказский фронт на юге, в наступление на Турцию.

Вернувшись в 1914 году из Европы и готовясь к получению профессорского звания в «Петровке», Николай Иванович мог оставаться в стороне от этих потрясений. Он упорно погружался в свои исследования. В России зрели беспорядки, а тем временем его научная работа стала получать признание. К 1916 году он уже был известен как один из самых перспективных молодых русских ученых. Он объехал полстраны в поисках редких видов пшеницы и вскоре собрал коллекцию, которая сделалась предметом зависти селекционеров пшеницы в Европе и Америке.

Роберт Регель напишет в Ученый комитет Министерства земледелия: «По вопросам иммунитета работали за последние 20 лет уже очень многие и выдающиеся ученые почти всех стран света, но можно смело утверждать, что еще никто не подходил к разрешению этих сложных вопросов с тою широтою взглядов при всестороннем освещении вопроса, с какою подходит к нему Вавилов. …Труд по иммунитету явится, несомненно, выдающимся трудом, делающим честь русской науке в среде научной коллегии ученых всего мира»[68].

Отправляясь в командировку в Персию, Николай Иванович заверил родителей, что уезжает ненадолго, всего на несколько недель. Он сказал, что почти уверен, в чем суть дела, и сможет быстро найти причину заболевания.

К своей молитве о будущем Александра Михайловна в тот день не могла не прибавить просьбу о хлебе насущном. Вместе со всеми москвичами она переживала, хватит ли еды ее большой семье. Оставленные при Великом отступлении 1915 года Польша, Западная Украина и часть районов Прибалтики были ценными хлебными провинциями. Их потеря уже существенно сказалась на урожае в России. Дело усугублялось тем, что миллионы мобилизованных крестьян были оторваны от посевной.

Железные дороги не справлялись с растущим масштабом военных перевозок, и вскоре начался дефицит всего – топлива, тканей и даже табака, к которому пристрастился Иван Ильич. Цены в городах росли, а жителям сельских районов вокруг Санкт-Петербурга (переименованного в 1914 году в Петроград) и Москвы едва хватало еды.

Утром после завтрака подкатил автомобиль министерства. Иван Ильич, как обычно, встретил его, стоя навытяжку на пороге дома. На нем был привычный ладный серый шерстяной костюм и фетровая шляпа в тон.

Домочадцы тоже пришли попрощаться – старушка-приживалка Рубцова, молодая женщина-медик Мария Павловна и домашний учитель музыки Дубинин по прозвищу Львиная Грива, которым он был обязан буйной шевелюре. Он учил игре на фортепиано только дочерей; Иван Ильич считал, что мальчикам обучаться музыке зазорно[69].

Даже Катя вышла сказать «до свидания» из дома № 11 по соседству, одноэтажного углового особняка с мезонином на углу Средней Пресни и Предтеченского переулка. Николай Иванович прошагал между домами. На нем был нарядный костюм и шляпа-двухкозырка. Такие пробковые шлемы защитного цвета носили британские офицеры в Африке и Индии. «Это моя шляпа “здравствуйте-прощайте”», – со смехом объяснил он племяннику, Александру Ипатьеву