Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода - [14]

Кроме того, Бэтсон не соглашался с идеей Дарвина, что организмы пребывают в постоянной конкуренции, в состоянии непрекращающейся борьбы, в которой выживает наиболее приспособленный. Бэтсон любил приводить пример из собственного сада, где выращивал три вида вероники, многолетнего садового растения с голубыми, сиреневыми или розовыми цветками. Бэтсон посадил их рядом и рассказывал, что каждое из растений обладало отличительными признаками – вариациями, – которые не исчезли в силу какого-то механизма выживания, а накапливались поколение за поколением[57].

Мы можем представить себе энтузиазм, с которым он наставлял своего юного русского гостя: «Для меня, Вавилов, ясно, что эти изменения возникли у вероники не оттого, что представляют ценность для выживания, а оттого, что эти формы не настолько вредные, чтобы довести своего обладателя до истребления. Терпимость, мой дорогой Вавилов, в той же степени связана с разнообразием видов, как и отбор». Иными словами, существовало несколько видов вероники и они всегда жили мирно, «терпели» свою среду обитания и не эволюционировали. Их генетическое строение не менялось.

В эти месяцы в Мертоне молодой русский и пожилой англичанин проводили долгие часы за обсуждением эволюции, наследственности и изменчивости. Вечерами их часто можно было застать за беседой в кабинете у Бэтсона. На Бэтсоне твидовый костюм и галстук-бабочка, он попыхивает сигарой; Вавилов одет в строгий серый костюм из саржи, в белой рубашке с воротничком и при галстуке. В соседней комнате жена Бэтсона Беатрис могла играть на виолончели, а двое ученых мужей за полночь засиживались за разговорами о том, как были связаны между собой формы изменчивости, о влиянии генов и о том, какую роль играли окружающая среда или заботливый земледелец.

Бэтсон не упускал возможности проявить скептицизм и всегда был рад бросить вызов любой новой теории. По его признанию, генетика была, конечно, не идеальным решением. Профессор часто говорил, что для создания подлинного синтеза эволюционной теории, объединяющего Дарвина и Менделя и все знания о механизмах наследования и развития организма, требуется «скрупулезно изучить» вариации и наследственность. Именно такого ободрения и искал Вавилов. Он как раз стремился к пристальному изучению вариаций культурных растений и твердо решил, что это станет делом его жизни по возвращении в Россию.

Бэтсон также советовал Вавилову не отмахиваться от идей, которые на первый взгляд противоречат здравому смыслу. Иногда для забавы Бэтсон переворачивал устоявшуюся идею эволюции с ног на голову, просто чтобы продемонстрировать, что ни одна из имеющихся теорий не абсолютна и далеко не на все вопросы уже найдены исчерпывающие ответы.

Наверняка Бэтсон предполагал, что, когда дойдет дело до более широкого обсуждения фактов генетики, на эту тему будет много дискуссий. В одном из своих выступлений он как-то сказал: «Я прошу вас быть открытыми новым идеям. Это требует определенного усилия»[58].

Эта прямота и неординарность настолько привлекали Николая Ивановича, что спустя год ему не хотелось уезжать из Института имени Джона Иннеса. Личность Бэтсона и его методы руководства стали для Вавилова откровением. Научные учреждения в России представляли собой косную иерархию с малой степенью настоящей свободы для ученого-новатора, готового сделать шаг в сторону от порученного ему задания, желая исследовать нечто неизученное или просто любопытное. В Мертоне шло изучение разнообразнейших объектов на всех стадиях эксперимента: пшеница, лен, кролики, куры, канарейки, прямокрылые, крыжовник, примулы, бегонии, табак, картофель, львиный зев, сливы, яблоки, земляника, павлины – все это было предметом исследований.

Уильям Бэтсон давал сотрудникам такую же свободу, какой требовал для себя самого. Ортодоксальный догматизм приводил его в бешенство. Профессор всегда искал альтернативные пути, и эти нехоженые тропы подчас вели к ценнейшим научным открытиям. «Вопреки обычному представлению о замкнутости английского характера, трудно было представить большее радушие, внимание, готовность прийти на помощь, чем те, что встретил русский начинающий исследователь в Мертоне», – писал позже Вавилов[59].

Благодаря Бэтсону и его коллегам Николай Иванович уезжал домой воодушевленный. Профессор сподвиг Николая отправиться в экспедицию на поиски новых сортов культурных растений. Программа исследований института в Мертоне вдохновила Вавилова на создание аналогичного учреждения с широким спектром исследований, независимостью научных сотрудников и сильной личностью директора во главе.

Тем временем Катя не стремилась воспользоваться поездкой для совершенствования агрономического образования. Она предпочла изучать английскую литературу. Пока Николай исследовал иммунитет пшеницы к ржавчине и плесени, она c головой ушла в книги популярных тогда авторов – Герберта Уэллса, Томаса Харди, Редьярда Киплинга, Бернарда Шоу и Джеймса Джойса, а также американских писателей Теодора Драйзера и Ральфа Эмерсона. Она также прочла труды немецкого философа Освальда Шпенглера. У Кати была феноменальная память и привычка раздражать окружающих цитатами из своих литературных открытий в повседневных разговорах. Эта странность вела к отчуждению людей, в том числе мужа. Катя все больше отдалялась от его работы, то есть от всего того, что их в первую очередь сблизило. Она не могла предложить мужу ничего взамен и была не в состоянии дать ему необходимую интеллектуальную поддержку. Николай Иванович все глубже погружался в науку