Николай Коробицын - [6]

Умный, образованный и деликатный Резанов с поразительным терпением переносил оскорбления Крузенштерна, беспрекословно подчинялся всем требованиям судовой дисциплины и даже капризам своего противника, пока постоянная внутренняя борьба не отразилась на его слабом здоровье.

И Федор Шемелин, приказчик с «Надежды», и Николай Коробицын были, конечно, на стороне Резанова. Неудивительно, что и им приходилось порой выдерживать насмешки и упреки за хозяйственную деятельность.

26 августа в Россию с кораблей «Надежда» и «Нева» вместе с депешей был отправлен и отчет Коробицына. В тот же день вечером при тихом ветре корабли вышли из Копенгагенской гавани на рейд. После того как на суда доставили порох, в два часа пополудни следующего дня они снялись с якоря и подняли паруса.

Но ветер был противным, его никак не удавалось поймать в паруса, и вечером «Надежда» и «Нева» встали на якорь на Ельсинарском[4] рейде. Здесь уже стояли датский и английский фрегаты и множество купеческих судов разных стран. Из Архангельска в Санкт-Петербург прошел российский военный фрегат. Матросы «Невы» кричали с борта, передавая приветы родным местам.

«30 августа иеромонах Гедеон, — записал в дневнике Коробицын, — отслужил благодарственный молебен во здравие государя императора Александра Павловича по случаю его тезоименитства[5], и матросам выдали по дополнительной чарке водки».

С рейда снялись только утром 3 сентября при попутном, хотя и тихом ветре. Шли проливом между берегов Дании и Швеции, миновали Кромбургскую крепость[6], которой корабли салютовали семью выстрелами. Крепость ответила им равным числом выстрелов.

Вступили в Каттегатский пролив, где возле Эйнопского маяка встретили терпящее бедствие парусное судно. Оно стояло на мели. Трехмачтовый корабль был из Соединенных Штатов Америки. На нем уже срубили фок- и грот-мачты. Место было опасное, и ни «Нева», ни «Надежда» не смогли оказать терпящим бедствие помощь.

Два дня корабли лавировали, продвигаясь вперед всего по нескольку миль в сутки.

В первом часу ночи на 6 сентября разыгрался сильный шторм с дождем и градом. «Немецкое море — свинское, — говорили матросы, — часто треплет, а качка в нем преподлейшая».

Коробицын вышел на палубу. Его всего охватило резким, холодным, валившим с ног ветром, и осыпало мелкою водяною пылью. В ушах стоял неумолчный гул бушующего моря и свист ветра в трепетавших, как былинки, снастях. Цепляясь за протянутый леер, Коробицын прошел на шканцы. Здесь ему встретились несколько матросов. Они отряхивались от воды, словно утки.

Шлюп все нырял, иногда черпая бортом, но волны ничего не могли с ним поделать.

Лисянский на мостике был спокоен, он напряженно смотрел вперед и уверенно отдавал приказания. Спокойствие капитана передавалось всей команде. Матросы делали свое привычное дело. На них, кроме теплых фланелевых рубах, были надеты бушлаты и просмоленные парусиновые дождевики.

— Редко когда удается проскочить Немецкое море без шторма, — прокричал в ухо Коробицыну пробегавший куда-то мичман Федор Коведяев, весь мокрый с головы до ног. Глаза его блестели, и казалось, что шторм ему нипочем. Но Коробицыну, человеку сухопутному, было жутко. А море бушевало на всем видимом пространстве. Оно кипело пеной, точно в гигантском котле.

— Шли бы Вы, Николай Иванович, вниз, — сказал Коробицыну матрос первой статьи Иван Попов, тоже устюжанин. — Ветер каторжный, и качка вон какая.

Послушавшись доброго совета, Коробицын спустился вниз. В кают-компании батюшка Гедеон стонал и шептал молитву. Выражение страха и страдания застыло на бледном лице священника.

— Укачало, батюшка? — участливо спросил Коробицын.

— Точно душу тянет, — священник перекрестился и тихонько ойкнул — корабль снова бросило на борт.

Горячей пищи в шторм не полагалось. Матросы ели солонину и сухари. В кают-компании подавали только холодные блюда: ветчину и телятину. Но «для сугреву» можно было получить горячий чай в стаканах, завернутых в салфетку.

К утру ветер утих, хотя волны еще долго трепали корабль. Тучи ушли к востоку, и небо там окрасилось в пурпурный цвет, а затем из морской пучины выкатилось солнце и стало быстро набирать высоту. Море еще волновалось, но уже не ревело так дико, как во время шторма. И «Нева» неслась, пользуясь попутным ветром, легко и свободно перепрыгивая с волны на волну. Горизонт очистился. На «Неве» сыграли «отбой». Лица всех — и офицеров, и матросов — просветлели. Единственное, что заботило экипаж, — исчезновение из поля зрения «Надежды».

И вот показались берега Англии. Прошли Портсмут. Встречались крейсирующие военные английские суда. Здесь опасались высадки французского десанта. 14 сентября «Нева» зашла в Фальмутскую губу и стала ждать «Надежду», которая появилась лишь через два дня, изрядно потрепанная штормом. Посланник Резанов сразу же отбыл в Лондон, а корабли остались в порту Фальмут ждать его возвращения.

Во время стоянки заготовили для кораблей свежую провизию и пресную воду, 150 пудов английской солонины и несколько бочек пива.

Матросы со смехом вспоминали, как им приходилось столоваться во время недавнего шторма. Ну а в обычной обстановке корабельные трапезы проходили так. Перед обедом с некоторой торжественностью выносилась на шканцы большая ендова с водкой и раздавался «свист соловьев» — боцман свистел в дудку. Перед чаркой проводилась перекличка. Обедали артелями по семь-восемь человек. Перекрестившись, матросы усаживались вокруг деревянных баков, в которых дымились жирные щи. Когда хлебово вычерпывалось до дна, старший в артели вынимал из бака куски солонины, мелко их резал и сваливал крошево обратно. Все ели мясо молча и не спеша. Затем приносили пшенную кашу и поливали ее маслом.