Николай Коробицын - [4]

При выходе с Кронштадтского рейда корабли провожали комендант порта адмирал Петр Иванович Ханыков и директор Российско-Американской компании Евстрат Иванович Деларов. Когда высокие гости на шлюпке отбывали с кораблей, матросы были все поставлены по вантам и трижды прокричали «Ура!».

Корабли «Надежда» и «Нева», покинув Кронштадт и окрылившись парусами, вышли в Балтийское море.

Для Коробицына началась жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление не были похожи ни на что из пережитого им ранее.

Глава II. Балтика

Когда вышли в открытое море, капитан-лейтенант Лисянский собрал всю команду на шканцах[1] и рассказал о целях путешествия, его длительности и трудностях, с которыми предстоит встретиться в морском плавании. Он говорил, что в дальнем походе необходимо относиться друг к другу по-товарищески, соблюдать установленный на судне порядок, поддерживать чистоту и беспрекословно выполнять все приказы начальства.

В первый же день Коробицын получил от Лисянского распоряжение о расходовании провианта: в сутки на человека 1 фунт говядины, 1 фунт сухарей и по чарке водки; масла — 1 фунт в неделю; уксус, горчица, крупы — соразмерно; 1 раз в неделю — горох и крутая каша.

Жизнь на корабле пошла своим чередом. Отправляли службу, получали пищу, укладывались спать — все по свистку.

На второй день прошли Ревель[2] с маяком, фонарь которого ночью был хорошо виден, но сам город разглядеть было невозможно.

— Жаль, уже темно, Николай Иванович, — сказал стоявший на палубе рядом с Коробицыным лейтенант Повалишин, — здесь интересные строения готической архитектуры: остроконечные кирхи, крутые черепичные крыши домов с круглыми башнями и зубчатыми стенами. И постройки эти все на скалах…

В первой качке обнаружилась морская болезнь у молодых моряков и людей, давно не бывавших в море. Они отказались есть. Коробицын же во все время плавания ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в опытных моряках.

— Мы ведь, устюжане, все речной да морской народ, — говорил Николай Иванович, улыбаясь своим спутникам по плаванию, — это уж в роду у нас, из поколения в поколение передается, хотя, конечно, на Сухоне да Двине такой качки, как в море, не бывает.

Коробицыну вспомнилось, как однажды в детстве он с двумя мальчишками поехал на лодке на один из островков в устье Сухоны, чтобы наломать ивняка для коз. Уже начало темнеть, когда они нагрузили лодку и собрались уезжать с острова. И вдруг налетел ветер, и из невесть откуда взявшейся тучи ударил дождь с градом. На Сухоне поднялись волны, и они едва выгребли к противоположному берегу реки, мокрые с головы до ног, но обрадованные тем, что все кончилось благополучно. Отец потом бранил Николая, что не предупредили его о той поездке.

— Лодку вполне могло перевернуть, ведь там, где вы были, в устье Сухоны и Юга, очень сильное течение, и все может случиться, особенно в непогоду, — говорил отец.

Несколько суток корабли лавировали у острова Готланд — был противный ветер. Коробицын услышал морское поверье: поравнявшись с этим островом, моряки обычно бросали в море медную монету — символическую жертву местному духу, чтобы он беспрепятственно пропустил судно и не наслал на него бурю. Готланд оказался огромным камнем с округлыми ровными боками, к которому очень трудно пристать.

2 августа, когда корабли уже миновали остров Готланд, рано утром сорвался с бизань-мачты «Невы» и упал за борт матрос Усов. Лисянский приказал судну лечь в дрейф, но матроса спасти так и не удалось.

«Видимо, судьба определила ему быть жертвою от нас на море», — записал Николай Иванович в дневнике.

А через день утром увидели берег острова Борнгольм — сплошную зеленую полосу с чистенькими деревеньками на ее фоне.

— Остров этот считается в Дании хлебородным, — не преминул сказать всезнающий Повалишин и, дав Коробицыну подзорную трубу, добавил: — Посмотрите, какие великолепные хлеба вызрели здесь!

Вечером того дня Коробицыну не спалось, и он поднялся на палубу. Море было черно, как и небо, обложенное тяжелыми облаками. А шлюп, покачиваясь и поклевывая носом, бежал себе, рассекая эту тьму, подгоняемый ровным свежим ветром. На корабле царила тишина. Только слышался свист ветра в снастях, ровный гул моря и плеск волн о борта шлюпа.

5 августа к вечеру при тихом ветре «Надежда» и «Нева» прибыли на Копенгагенский рейд и стали на малом фарватере в четырех кабельтовых[3] от берега. Здесь пестрели флаги нескольких десятков купеческих кораблей различных государств.

На следующий день утром свезли на береговую батарею весь находящийся на кораблях порох и после этого втянулись в гавань, отшвартовались и стали на якорь.

В Копенгагене находилось представительство Российско-Американской компании, где для кораблей была заготовлена партия водки, и у Коробицына несколько дней не было ни минуты свободного времени. Он встретился на берегу с представителем компании в Дании — приказчиком Павлом Ефстафьевичем Чернявским, оказавшимся средних лет мужчиной с окающим говорком, родом из-под Нижнего Новгорода. Они обсудили, как переправить груз на корабль. Пришлось для подготовки места под водку выгрузить несколько десятков бочек со ржаным провиантом, которые и оставили в Копенгагене в ведении Чернявского. Водки загрузили 58 бочек. Коробицын подсчитал, что это составило свыше 1500 ведер. Груз громоздкий, но необходимый поселенцам, живущим среди дикой природы и нуждающимся в товаре для торговли с аборигенами.