Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы) - [185]
Очень интересна была встреча с профессором Римского университета Ло Гатто[1103]. Он сказал мне, что увидеть меня в Москве было его мечтой, что среди любимых книг его библиотеки: «Душа Петербурга» и «Быль и миф». Как это все могло произойти?![1104]
Итак: «На мой закат печальный блеснула…. (слава) улыбкою прощальной»[1105]. На случай, что письмо мое будет читать тебе Алеша — цитату из Данте написал русскими буквами.
Теперь о нашем здоровье.
Мне лучше. Давление последний раз было 180–95. Софья Александровна у меня молодцом. Очень тронули меня слова Танюши. «Как я благодарна Софье Александровне за тебя и как я люблю ее». В ближайшее время она ждет тетю Аню.
Ты ничего не написал мне о Татьяне Спиридоновне. Как она себя чувствует?
Привет Вашему квартету.
Твой НАнциферов
P. S. Моравиа сказал, что «Петербург Достоевского» он везет в Рим, чтобы его перевели на итальянский язык и издали.
Дорогой мой Гогус! За то время, что прошло после последнего письма, я побывал в Ленинграде. И встреча с моим городом и с друзьями, и посещение могил моих (Татьяны Николаевны и детей), Лозинских, Ольги Антоновны[1106], и наконец нашел с Тусей могилу Ивана Михайловича![1107] и, наконец, Пушкинская конференция — все это оставило хороший след в душе. Теперь мы на берегу «волнообъятом» у «неумолчно шумящего моря».
В доме писателя нет никого знакомого, и я рад отдохнуть от людей со своей Соней.
От тебя давно нет вестей.
Привет от нас.
Твой НАнц
Софья Александровна неутомимо странствует, а меня, слабого, не берет.
Мой дорогой Гогушка!
По возвращении из Дубулты (получил ли открытку оттуда?) я нашел 2 письма от тебя: одно написанное тобою, другое рукой Е. С. Бахтиной. Как хорошо, что у вас побывала и Лёля, и Евгения Савельевна! И той, и другой очень понравились и твоя Таня, и дети. Накопилось так много писать.
Сегодня о поездке в Ленинград. Останавливался я у Лозинских. Меня очень тянуло в эти комнаты, где было столько пережито только хорошего, и, конечно, больно сжималось сердце. Тех, кого я так любил, уже здесь нет. Те же вещи, те же картины, бродит тот же кот. А их нет. Один одинокий сын Сережа.
С Тусей поехал на их могилы. Купили много цветов и сажали их. Т. е. я сидел, а рылась в земле милая, верная Туся. Мы пошли на другое кладбище — рядом, а по дороге посидели у могилы Ольги Антоновны. В конторе узнали адрес уже забытой могилы padre, которую два раза навещал с Татьяной Борисовной. Съездил и на Смоленское к своим могилам и тоже посадил цветы. Грустно, что моя могила будет далеко.
Анастасия Яковлевна Дегтяренко (Ася) устроила у себя вечер для меня. Из Гатчины приехала М. А. Иваненко. Была Маргарита Сергеевна Казенова[1108], Ядвига Адольфовна и Туся. Много, много вспоминали, и так хорошо вспоминалось. А муж хозяйки А. И. Андреев (историк-профессор) — мой товарищ по университету поднес мне подписной лист и 1>ый том роскошного издания «История Ленинграда» («ввиду» моих «заслуг перед этим городом»)[1109].
Затем Сережа Лозинский предоставил мне свой ЗИМ, и я съездил в Детское Село с Наташей Лозинской, Ядвигой Адольфовной, Тусей и Еленой Николаевной Ивановой[1110]. В одиночестве постоял у дома, где угасла Татьяна Николаевна. Я писал, что это только пепелище. Потом церковь нашего венчания, лицей. Парк с лебедем, с Камероновой галереей, Девушкой с кувшином, с Собственным садиком, где на ступенях музыкального зала Гваренги я с Татьяной Николаевной в уединении любили читать, а Светик и Танюша бегали вокруг дома «Бабы яги». Я в эти минуты был один. Пел соловей. Нет, не «равнодушная природа» «красою вечною сияет»! В городе сидел час перед Медным Всадником, и мне казалось, что он в своем огненном порыве оторвется от скалы и утонет, как Пегас в лазури. А отблески ночной зари в Неве (после заседаний)! Петербург как «мир, прекрасен, как всегда»
