Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы) - [174]
Дорогой мой Гогус,
Поздравляю тебя сразу с тремя праздниками: с прошедшим (который мы очень хорошо встретили), с наступающим и предстоящим, т. е. с твоим, с днем Георгия[985]. Этот раз я в первую очередь желаю тебе, чтобы дети ваши согласно той молитве, которую читали в мое время перед уроком[986], росли родителям своим на утешение. К этому я присоединяю пожелание, чтобы ты сохранил ту душевную крепость в твоем безмерном горе, которое ощущается в твоих письмах. Это не только сознание того, что бывает хуже, но и живая память о тех благах, которые были в твоей жизни. Ценность этой живой памяти я с особой силой ощутил в дни Пасхи. В субботу я перечел страницы дневника моей Тани, посвященные Пасхе 1912, Пасхе нашего обрученья, и письмо с описанием встречи этого праздника в 1925 г. Оно такое прекрасное, что я прочел его и Софье Александровне, и оно произвело на нее чудесное впечатление. Как мне выразить то душевное состояние блаженства, которое испытал я, прочтя эти страницы. А затем, дня через три, мне снился сон. Я и Татьяна Николаевна в долгой разлуке. Я не имею от нее вестей, и никто мне в своих письмах о ней ничего не пишет. Зловещее молчание… Я возвращаюсь домой: обстановка царскосельская — дом деревянный, сад (но не совпадающий ни с райковским, ни с последним)[987]. Я вхожу, быстро иду по комнатам. И вижу — Татьяна Николаевна сидит глубоко в кресле и ждет меня, как Сольвейг[988]. Я бросаюсь на колени, кладя голову ей на колени, и от силы нахлынувших чувств рыдаю, а она гладит меня по голове. Я просыпаюсь с ощущением свиданья.
Вот что значит живая память о благе.
5>го мы будем думать о тебе, вспоминать этот день в Ялте. Тогда ты еще видел хорошо, был жизнерадостен, а Софья Александровна была совсем здорова. Ну обнимаю тебя, дорогой мой. Здоровье мое лучше. О текущем дне напишу в следующем письме. Привет твоей Тане и мальчикам.
Твой Коля.
Дорогой мой Гогушка,
Шел я из «Литературного Наследства» в грустном настроении. Редактор мне дал понять, что моей работе о Тате[989] предстоит большое кровопускание, т. к. для 3>го тома поступают все новые и новые материалы политического содержания. Словом, «Литературное Наследство» становится «Политическим Наследством». Мои слова, что ведь обществу интересно не только политическое, но и просто человеческое, не возымели действия. Всеэто грустно и со стороны заработков. У меня есть материал для двух статей «Огоньку», но я отдаю все время «Литературному Наследству» и не могу приготовить «Огоньку», который хорошо платит. Шел я с такими мыслями, и вот твое и твоей Тани письма, и я устыдился своему ропоту. Бедные вы мои! Напишите скорее о матери и обоих мальчиках. А как бабушка? Конечно, отпуск Татьяне Спиридоновне нужно брать теперь же. Это сейчас главное.
Григорий Михайлович уверил меня, что радиоприемник можно купить вполне приличный за цену более дешевую. Привезти его не смогу, т. к., вероятно, поеду до его возвращения. В Музее еще не был, т. к. все еще на бюллетене. Мой непосредственный начальник отпускает меня. Софья Александровна сейчас на Курском вокзале узнает о билетах. Н. Н. Розенталь обменял одесскую квартиру на Московскую комнату. Вчера приятно провели у него вечер. Даже Софья Александровна была. Всего доброго. Привет. Твой НА.
P. S. Ты меня спрашиваешь о Софье Александровне и о Мише.
Софья Александровна хорошо себя чувствует, и доктор ей доволен. И настроение у нее бодрое. Она живет несбыточной мечтой о маленькой отдельной квартире. Это остатки ее болезни. Мишенька хорош. Пишет мне длинные письма. Вот отрывок, маленький в ответ на мое решение не вызывать его к себе в августе, о чем мы с ним мечтали. Я был перегружен работой сверх меры и не мог бы побыть с ним. Вот что мне ответил: «Я правда огорчен, что не поеду к тебе, и обижен, что ты думаешь, что я маленький. Я ведь теперь могу не мешать, а помогать. Здесь в Сестрорецке с удовольствием много помогаю, хожу за покупками и подметаю, но, конечно, и отдыхаю очень хорошо».
В Сестрорецке он жил у родителей Виктора — мужа своей матери. Я тебе писал, что у них родилась девочка и Мишенька очень нежен с Аленушкой.
До отъезда мне нужно в «Литературное Наследство» сдать еще одну работу. Сейчас перехожу к ней. Татьяне Борисовне изложу твою точку <зрения> на машинку. Накопилось очень много о чем хочется поговорить. Надеюсь, что моя поездка не будет сорвана.
Еще раз обнимаю
Твой НАнц
С Новым годом, дорогие мои друзья (числом 5)!
Как много вам нужно пожелать, чтобы вы были счастливы, но главное, без чего счастья нет, — у вас уже есть: взаимная любовь. Пусть же она будет все крепнуть, все расти и освещать всю вашу столь трудную жизнь.
Ваше семейное письмо я получил как раз в день именин и вечером, а письмо к вам писал и опустил утром. Мне хотелось этот день начать с беседы с вами. День прошел чудесно. Столько дорогих лиц окружило меня, не хватало вас. Тут была Наташа Курбатова[990], Татьяна Борисовна Лозинская, 3 семьи Фортунатовых и другие. Не было Бориса Делоне — он был в командировке в Ленинграде, и не приехал еще Миша Фортунатов, его приезд задержался из‐за приступа ревматизма. Федор Алексеевич произнес речь, в которой помянул мой жизненный путь в свете моей дружбы с Фортунатовыми за 56 лет. Я получил много подарков, много писем, на которые должен отвечать. Сейчас после месячной болезни вернулся на службу. Пока меня освободили от поездок в Музей, за исключением тех дней, когда в Музее заседание. Я обедаю дома, и после мертвый час.
