Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы) - [173]
Был у врача, и он мне разрешил с условием кончать работу в 5>30 и вечером не возобновлять. В твоем письме ты сообщаешь печальную новость о смерти тети твоей Тани. Сколько доходит до меня вестей о смертях! Очень был взволнован, узнав, что у Татьяны Борисовны был криз гипертонии. Как понять твои слова, что мама Татьяны Спиридоновны переедет к вам? Я понял так, что Вы ликвидируете ваши казанские корни. Татьяне Спиридоновне будет теперь полегче. И тебе, т. к. тебе смогут читать. Очень огорчает меня то, что дети тебе не читают. Как скажешь, может быть, мне написать им об этом?
Софья Александровна бодра и энергична. Она теперь уже может проверять счета, делать покупки. Она усердная посетительница выставок, концертов, театра, кино (особенно мы увлечены итальянскими фильмами с их гуманистическим реализмом. Каждое из этих ее развлечений не чаще раза в неделю. Я занят выставкой «Воссоединение», скоро буду вновь работать в «Литературном наследстве» для III>го тома Пражской коллекции Герцена[969].
Какие литературные новости. Наша общественность взволнована статьей в «Комсомольской правде» «За голубым забором», изобличающей Вирту в действиях, недостойных советского писателя[970]. Например, устройстве субботника с комсомольцами в свою пользу (для устройства своей усадьбы). Писатель Суров (автор «Зеленой улицы») исключен из Союза писателей; говорят, и из партии за пьяные дебоши[971]. В «Новом мире» крайне резкая статья Лившица о Мариэтте Шагинян, изобличающая ее в самоупоенности, крайнем легкомыслии и бесчисленных ошибках[972]. Статья очень злая. Шагинян, доказывая превосходство нашей науки над буржуазной и феодальной, пишет (цитирую по памяти): «Фома Горобец типичный представитель схоластической науки». Лифшиц пишет: «Если это действительно Горобец, то он Тиберий, а не Фома. Если это Фома, то скорее Брут[973]. Но тот и другой отличались способностью таскать кур, поросят, огурцы. И ни в какой мере не отражают схоластическую науку. Если же автор имеет в виду Фому Аквината, то он никакого отношения к Гоголю не имел». Шагинян, ощутившая «веянья бессмертья» в замечательном труде Сталина о проблемах социалистической экономики, решила открыть и свой закон социалистической экономики: «Снижение цен прямо пропорционально повышению качества товаров». Над всем этим так зло издевается Лифшиц, что такие писатели, как Симонов, назвали его рецензию неслыханным хулиганством, а Панферов[974] в «Октябре», говорят, будет печатать ответ чуть ли не самой Шагинян на рецензию Лифшица (см. Новый мир № 2 с. г.). Возмущение рецензией вызвано тем, что Шагинян заслуженная писательница нашей эпохи.
Появилась очень хорошая поэма Твардовского «За далью даль»[975].
Ну, пора кончать.
Спешу на работу
Привет тебе и Татьяне Спиридоновне от нас обоих, а твоим мальчикам от меня, ибо Софья Александровна их не видала.
Твой Н. Анц
Дорогой Гогус!
Хотя мне очень хочется сейчас раздеться, лечь и почитать перед сном, но я начал думать о тебе и решил, что надо тебя развлечь чем-нибудь.
У меня был на днях мой друг с 1898 года Борис Делоне. Мы с ним спорили. Он доказывал мне, что все мы людьми в полном смысле слова становимся к 50 годам (так начиная с 40 лет). А до этого мы всё еще куколка, мало что понимающая. Лучшие годы — старость. Я это слышал последнее время от многих. В том числе от Шагинян, от Пришвина[976]. Что же это, симптом времени? Думал о Фаусте, который душу продал за молодость. Думал о Герцене, Тургеневе с их гимнами юности, вернее, с их печалью об умчавшихся «вешних водах»[977]. Думал я и о себе. И стараюсь понять, в чем тут дело. Помнишь, у Ахматовой (моей современницы):
Прибавилась ли мне с годами мудрость? Право, не знаю. О возрастах я думаю как об исторических эпохах. Время кое-что приносит ценное, но и уносит также ценное. И не только свежесть, силу чувств, но и понимание, то понимание, которое отнимает «опытность пресная» — создающая привычку. А привычка, по словам Гамлета: «Чудовище, она, как некий дьявол, познанья зла в душе уничтожает»[979]. А следовательно, мудрость идет на убыль. Итак, с годами мы кое-что утрачиваем в понимании правды, а кое-что приобретаем. Поэтому я любой возраст ценю: и утренний туман с последними звездами, и холодный белый день зрелости, и старость с «новыми звездами». Ну вот, дорогой, что ты думаешь о своей юности, когда она и у тебя позади. Обнимаю тебя. Привет Татьяне Спиридоновне.
Твой Н. А.
Москва возбуждена приездом Французской Комедии[980]. Билеты получили редкие счастливцы. Только и слышно разговоры о гастролях, и больше всего не о «Сиде» (что самое интересное, т. к. у нас трагедий не ставят), а о Тартюфе[981].
Мне говорили, что одна мамаша назвала только что родившегося у нее Тартюфом! Очевидно, она хорошо знакома с Мольером!
Кстати. Лифшиц — критик, напавший на Шагинян, получил резкую отповедь в «Литературной газете»[982]. В том же № статья Гладкова о пьянстве и дебошах наших писателей (досталось и Сурову)
С Петербургом тесно связан жизненный и творческий путь Пушкина. Сюда, на берега Невы, впервые привезли его ребенком в 1800 году. Здесь, в доме на набережной Мойки, трагически угасла жизнь поэта. В своем творчестве Пушкин постоянно обращался к теме Петербурга, которая все более его увлекала. В расцвете творческих сил поэт создал поэму «Медный всадник» — никем не превзойденный гимн северной столице.Каким был Петербург во времена Пушкина, в первую треть прошлого века?
Это уникальный по собранному материалу поэтический рассказ о городе, воспетом поэтами и писателями, жившими здесь в течение двух веков.В предлагаемой книге Н. П. Анциферова ставится задача, воплощающая такую идею изучения города, как познание его души, его лирика, восстановление его образа, как реальной собирательной личности.Входит в состав сборника «Непостижимый город…», который был задуман ученицей и близким другом Анциферова Ольгой Борисовной Враской (1905–1985), предложившей план книги Лениздату в начале 1980-х гг.
В этом этюде охарактеризованы пути, ведущие к постижению образа города в передаче великого художника слова. Этим определен и подход к теме: от города к литературному памятнику. Здесь не должно искать литературной характеристики. Здесь отмечены следы города в творчестве писателя. Для исследования литературы, как искусства, этюд может представить интерес лишь, как материал для вопросов психологии творчества. Эта книжка предназначена для тех, кто обладает сильно развитым топографическим чувством и знает власть местности над нашим духом.Работа возникла из докладов, прочтенных в Петербургском Экскурсионном Институте.[1].
В настоящей книге, возвращаясь к теме отражения мифа в «Медном всаднике», исследователь стремится выявить источники легенд о строителе города и проследить процесс мифологизации исторической реальности.Петербургский миф — культурологич. термин, обозначающий совокупность преданий и легенд, связанных с возникновением СПб и образом города в сознании людей и в иск-ве. Петербургский миф тесно связан с историей СПб и его ролью в истории страны. Реальные события возникновения СПб обрастали мифологич. образами уже в сознании современников.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
`Вся моя проза – автобиографическая`, – писала Цветаева. И еще: `Поэт в прозе – царь, наконец снявший пурпур, соблаговоливший (или вынужденный) предстать среди нас – человеком`. Написанное М.Цветаевой в прозе отмечено печатью лирического переживания большого поэта.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде.