Нежданно-негаданно - [80]

Юрий еле приподнялся, голова закружилась, и он повалился на бок.

Старик и собака, лежавшая у его ног, поплыли куда-то вверх…

— Ты лежи спокойно, не петушись, клюквы с сахаром тебе счас скипячу да спиртику лину — отойдешь. Как в тайге-то очутился?

— Песок для земляного полотна искали, для насыпи, на которую рельсы кладут. А тут пурга. Заблудился.

— Нашел песок?

— Нашел.

— Там, по ту сторону просеки его полно в холмах. Глухарей я там бивал. Любят они в песке искаться, гальку клевать. Избушка там у меня есть. Да-а, нельзя без топора-то, голубчик, в тайгу ходить. Нельзя. С топором не пропадешь. Как заметил непогоду — сразу надью руби, а то и две запаливай и шалаш делай — никакая метель не страшна.

— Топор рабочий унес, кто знал, что такое случится. Я успеть хотел.

— В тайге всегда настороже надо быть. Это тебе не дома.

Юрию почему-то вспомнились все казусы за пять лет стройки. Неудачи. Тяжело сделалось.

— На вот, готов, клюквенный настой. Испей. Полегчат.

Юрий приподнялся. Повалился обратно.

Прокопий посмотрел, покачал головой, приподнял его одной рукой, а другой начал поить.

— Слаб ты шибко. Прилетишь в поселок — доктора вызывай. Жар у тебя. Лечат пусть.

— Вы, наверное, тут и родились, в этой тайге или с Оби пришли?

— С другого краю я пришел на промысел. С Урала. Там моя родина, не бывал?

— Я на Урале родился и жил там долго.

Старик вскинул лохматые брови, улыбнулся приветливо, молвил:

— Вот видишь, как оказалось дело-то. Земляк, оказывается! А тут все из Сибири боле, с Расеи есть, хохлов много, а с Уралу не встречал.

— Есть и с Урала люди.

— А дорогу построите, опять туда поедешь, на Урал?

— Я сейчас на Кубани живу.

— Че так? Пошто?

— Жена оттуда. Давно переехали.

— Значит, баба перетянула. Ночная кукушка, она всегда перекукует. Мм, да-а. Эк…

Юрию почему-то сделалось грустно, тоскливо. Сколько же он будет странствовать и скитаться?

Уже в который раз его терзает такая мысль, а сейчас она зажглась особенно остро, больно ему становится, досадно где-то внутри… Досадно больно… Невмоготу!

Что же его гонит в эти дальние суровые края? Заработки, как думают и говорят ему многие у него дома, на Кубани. Нет и нет! Заражен он этими далями широкими, таежными, неприветливыми. Заражен! В этом он почти убедился и, наверное, заражен неизлечимо. Может, потому что родился он среди сосен, елок и кедров, а не там, в кубанских степях — может!

Вот лежит он измотанный, немощный здесь, в глубине северных лесов, у очага этого старика, лежит не только не в состоянии ходить, а и встать нет сил…

Сколько они будут продолжаться эти стройки, странствия? Всегда, пока есть силы…

А потомки, если не угадают, не поймут, пусть судят, что не умел жить. Пусть!

Думы Юрия оборвал старик:

— Утро наступает.

Когда свет начал выхватывать вершины деревьев и проникать в тайгу, над избушкой прострекотал вертолет, летя над самым лесом.

— Это меня ищут! — почти выкрикнул Юрий.

— Час дадим знать, если тебя.

Прокопий схватил ружье, какой-то толстый картонный патрон с полки и проворно выскочил за дверь. Он ловко и быстро отнял ствол, взвел курок, приложил приклад к плечу, другой рукой приставил патрон, прижал и нажал спуск — хлопнуло, и красная ракета взвилась в воздух, повисла на какое-то мгновение и начала падать над тайгой.

«Приспособился, как ракеты пускать», — подумал Юрий, услыша хлопок.

Вертолет повернул обратно и начал кружить над избушкой, а потом сел на болото.

Прокопий зашел.

— Ну, отгостил, станем собираться.

Он надел на Юрия свой полушубок, меховую шапку, вынес его, положил на нарты, одел лыжи и потащил к прогалине.

А перед Юрием мелькала дорога, мчащийся по ней поезд, смеющееся в окошке лицо Светланы, — уплыло все. Вскоре он опять очнулся.

От вертолета бежали: Иван Иванович, Коряков, врач.

— Жи-и-во-ой! — кричал Коряков. — Жи-и-вой!

— Вот бы знать, так сразу показал вам эти пески, а то парень чуть не погинул, — пробасил Прокопий.

Глаза Корякова расширились. Он сразу забыл о потере Грачева. Перед глазами встали пески. Он выкрикнул:

— На-а-ше-ел пески?! Конец до-о-роге-е!

— Как Светлана? — пролепетал Юрий.

— Здорова! Поздравляю с сыном, — гудел Коряков. — Сын родился.

Грачев посмотрел на Ивана Ивановича, тот мотнул головой, сказал тихо:

— В метель родился. Капризный будет.

Юрий счастливо улыбался.

Поединок

I

Ночью вдруг разразилась гроза, первая нынче. Сначала погромыхивало далеко за болотом, потом молнии начали резать тьму над поселочком, освещали приутихшие перед грозой деревья. Дождь обрушился сразу сильно, и при вспышках молний Кирьянов видел в окно, как остервенело он полоскал густую гриву кедрачей, лохматил березки.

Кирьянов был доволен: ладно хоть ночью гроза-то, от работы не оторвет, ему каждый час дорог. Больше он уснуть уже не мог. Думалось об Иване Красноперове, о себе.

Лучше бы не приезжал: спокойнее тогда бы жилось Степану. Иванова жизнь известна ему. И злобы против него нет. Хлебнул горя, как и он, Степан, помыкался. Только мыканье-то их разное совсем, непохожее одно на другое. Сколько есть горестей у людей — все они, видно, одна на другую не похожи. С одной стороны, он сочувствует Ивану, с другой, чудаком его считает. А может, он и не чудак совсем, а заискивает перед бригадными, добрым хочет казаться, а свое гнет, прижимает Степана. Хитер! Только так понимал он Ивана. Но уважал все-таки, что грани их разного горя задевают одна другую. Ивану легче, он и в городе мог прожить не худо. А вот Степанова жизнь из лесу не выйдет. Ивану он не верит совсем, что будто бы у него в бригаде цену знают человеку, на этом и их высокая выработка стоит.