Нежданно-негаданно - [77]

«Может, остановиться под густым деревом, там не так сечет ветер и снег…» Такие деревья он видел иногда сквозь пургу, но тут же Грачев отказывался от пришедшего: «Застыну… весь мокрый».

Он решил идти еще медленнее: скоро должна быть просека. «Как бы не проскочить…» Теперь у него в голове была только мысль о просеке, она тревожила, волновала его: просека — его спасение, так он считал.

Вот ему показалось, что деревьев впереди нет. «Неужели вышел?!» И радость, и сомнение, и что-то еще неосознанное. Одно ясное: скорей налево, к избушке… Он повернул в предполагаемую сторону, деревьев на пути не было. Отлегло от сердца: «Вроде выпутался, вышел». Радостно сделалось, слезы выступили. Он уже вообразил, что подходит к становищу, его встречает Коряков с рабочими, ходящими взад-вперед по просеке, по натянутому шнуру, чтобы не сбиться… Вот они стреляют. Он слышит выстрелы, спешит. Его ведут в избушку, докрасна нашурован очаг. Тепло. Он валится на нары. Спасен!..

— Нашел пески? — спрашивает Коряков.

— Нашел! — Юрию радостно, он не может сдержать волнение, хочет обнять Корякова.

— Молодец! — ликует Коряков. — Конец дороге. — Хлопает его по плечу. — Опять твоя взяла… А я думал…

Грачев заскользил шире, веселее. Носки лыж уже не натыкались на стволы, не лезли в кусты. «Повезло! Счастливый, видно». Мысли вдруг перекинулись на другое: «Как там Светлана? Кто знал, что навалится эта проклятая метель!» Он успокаивал себя, что все будет хорошо. Вдруг его толкнуло вперед, упал.

«Хоть бы не сломалась лыжа», — мелькнуло в голове. Грачев понял, что наткнулся на дерево. Поднялся, проверил лыжу, цела. Пронесло. Шагнул вперед, но продвигаться дальше было нельзя: впереди завал. Попробовал обойти бурелом, но куда ни совался — везде его встречали торчащие, как пики, деревья, сучья, внизу — валежник. «Заблудился», — мелькнуло тревожное опасение. Сколько ни пытался пробраться, не мог. «Совершенно не знаю, где нахожусь». Он уже не сомневался, что заблудился окончательно. «Снять лыжи, залезть в кучу этого бурелома, в самую середину, там не так дует, не хлещет ветром и снегом, отдохну». Но тут же мысль сменялась другой: «Закоченею». И какая-то обида навалилась на него, обида за то, что вот так глупо здесь, в северной тайге, он может погибнуть.

Грачев ясно осознал свое положение. Он помнил много таких случаев в этой студеной стороне. Внутри начало холодеть.

А ветер свистел, выл, бил в лицо, снежная пелена застилала глаза.

Почувствовал озноб, стужу. «Надо идти, двигаться, хоть тихо, пока есть силы…» Грачев повернул обратно, пройдя немного, снова зашагал влево, как ему казалось, к тому месту, где остался Коряков.

Юрий медленно продвигался между стволами. Кралось неприятное: «А когда кончатся силы… Не смогу идти». И досада наваливалась: почему не стрелял Коряков. Или он не слышал. Ветер…

Грачев прислонился к дереву. «Под густыми сучьями не так дует, отдохну немного».

Ему представилось вдруг, как тепло в избушке. От раскалившегося очага стало жарко, и Коряков раскрыл двери. Он не отворит двери: метель, несет снег, надует в избушку. Коряков не лежит. Он ходит и думает о нем. Уже выпалены все патроны. Он склонил свою большую лохматую голову, ерошит рукой волосы и думает о нем, помочь ему ничем не может. Метель может продлиться всю ночь. Дума об этом показалась страшной.

«Нет, нет. У меня есть силы. Стану держаться. Должен выстоять».

Он двинулся на юг. Юрий знал: в той стороне пробита геологами дорога к буровой. Говорили, часов семь ходьбы. «Всю ночь стану идти. В движении не замерзну. Все равно не погибну. Ни за что!»

Он так возбудил и настроил себя, что даже рванулся вперед, но тут же сдержался: надо спокойно, кабы не сломать лыжу, тогда…

Грачеву стало горько, горько: пять лет таких лишений, неудобств — выстоял. Дорога будет скоро закончена. Праздник вместе с нефтяниками. Правительственная телеграмма придет… А он — Юрий Грачев — основной «забойщик», руководитель самой трудоемкой работы на строительстве — замерзнет здесь, в снегах севера…

«Хватит ныть! — зло одернул он себя. — Я должен дойти! Хотя бы продержаться до утра на ногах. А там Коряков вызовет по рации вертолет — подберут». Внушив себе это, он двинулся вперед.

Шел он долго. Усталость наваливалась постепенно. Сначала почувствовал затекание ног, потом заныла поясница, спина. Приваливался к стволам деревьев, чтобы дать передышку, но отдохнуть не мог. В висках порой так стучало, что он боялся потерять сознание. «Закружится голова, упаду».

Грачев отталкивался от дерева и снова брел и твердил: «Дойду. Продержусь». От внушения становилось легче, он верил, что выдержит.

Передвигался он еле-еле. Держаться на ногах становилось все труднее и труднее: начались неровности, холмы, низины, лога. «Значит, где-то речка». Это его несколько обрадовало: идти по речке легче, не так дует внизу.

Юрий постоянно падал. «Хорошо, еще одеты крепко лыжи, не слетают».

Когда он падал, то зарывался глубоко в снег, который набивался за ворот и рукава телогрейки. Вскоре он почувствовал озноб, холод.

Усталость, мороз сковывали его, отнимали последние силы. Грачев ухватился за толстый ствол дерева, привалился к нему, закрыл глаза, «хоть немного отдохнуть», почувствовал, что хочет спать, валится возле ствола. «Ни за что спать нельзя». Страшная мысль встряхнула его, дала силы двигаться вперед. В висках стучало уже беспрерывно, голова клонилась на грудь, была тяжелой, чугунной.