Единственное, что огорчало его в новой жизни, — это то, что никто не хотел слушать тексты, нужные тридесятому государству. А он ведь так хорошо их выучил, так искренне в них верил — даже без дополнительного гонорара, прописанного в отдельном пункте договора! Он нес в массы свет истины, а массы, завидев Попугая, убегали от него в темноту невежества. А когда Попугай, надрывая голосовые связки, кричал им вслед: «Весна идет! А потом будет лето! И жара!» — из веток слышалось бесстыжее зизиканье, а некоторые пидарасы даже бросали в Попугая снежки.
Однажды мимо него кокетливо шла какая-то незнакомая Мартовская Кошка, услышала, как он бормочет под нос: «Весна идет…» — остановилась, выгнула спинку, с интересом оглядела Попугая и промурлыкала:
— Весна… Ах, милый Попугай, как это хор-р-рошо…
Попугай хотел сказать что-нибудь ласковое этой незнакомке, но по привычке с издевательской интонацией повторил ее слова, а потом категорическим тоном добавил:
— Идиотка. Учи матчасть, пидараска.
— А, — разочарованно сказала Мартовская Кошка. — Так это вот кто у нас мастер художественного цитирования. Слышала, слышала…
Мартовская Кошка отвернулась от Попугая и ушла гулять по лесу кокетливой походкой и призывно мурлыкать всему, что шевелится.
Попугай хотел обидеться, но подумал — и решил, что, в конце концов, поведение Мартовской Кошки тоже является доказательством главного тезиса его коронной речи: весна идет!
Что, по большому счету, можно было считать правдой. А можно было и не считать. Все зависит от того, кому что выгодно.
А если смотреть на вещи объективно, можно было бы заметить, что наступила зима. Попугай простудился, охрип, потерял голос и не мог больше кричать «Весна идет!» Да если бы даже и мог, никто бы не стал его слушать. Сильно надоел. Вот такое несправедливое отношение сложилось к нему у лесного сообщества. Жалко птичку.
Хотя, с другой стороны, как сказал по этому поводу один лесной Призрак: «Есть такие борцы за идею, что стоит им открыть рот — и идея дискредитирована».
Так что идею тоже жалко.
