Невидимая Россия - [28]

Очевидно растратчики кооператоры…

Автомобиль тронулся. Остро реагирующее до сих пор сознание вдруг отказало, как бы выключилось. Павел не мог потом вспомнить, как он проехал город. Автомобиль сходу завернул в узкий проезд между двумя высокими стенами и остановился у тяжелых ворот. Все слезли. Сознание заработало с прежней четкостью. Большое, полное людей помещение имело полукруглый потолок, у стен — вокзального типа лавки. С каждой стороны по нескольку дверей. Справа от входа нечто, напоминавшее прилавок, оттуда раздавался звон серебряной монеты. Червонец падал. Мелкая монета, имевшая некоторое количество серебра, стала исчезать из обращения. ГПУ приняло свои меры… За серебро попадали, главным образом, священники и старосты церквей, не успевшие почему-либо сдать в банк кружечный сбор. Предлог для ареста и ссылки был удобный — брали не за религию, а за серебряную монету.

Павла подвели к одной из скамеек и заставили раздеться. Пальто, пиджак, брюки солдаты вывернули наизнанку и прощупали каждый шов.

— Одевайтесь!

Павел оделся.

— Следуйте за мной! — один из солдат открыл ближайшую боковую дверь и втолкнул Павла в небольшую комнату. Посреди комнаты стояли такие же широкие скамейки, как и в зале. На скамьях сидели угрюмые фигуры арестованных и дремали. В углу стоял стол, на столе, обняв руками колени, сидел молодой человек. Что-то лицо очень знакомое! Павел вспомнил: студент-технолог, известный волейболист, соперник Григория. Фамилия его, кажется, Эртель, его собирались втянуть в организацию.

— Здравствуйте. Давайте знакомиться! — Павел нарочно подошел к Эртелю, как к незнакомому.

Молодой человек быстро взглянул на Павла, узнал его и тоже отнесся, как к незнакомому. Он был чем-то возмущен — лицо его покрылось красными пятнами.

— Знаете, что они хотели со мной сделать? — заговорил он громко, на всю комнату, — хотели после обыска всунуть квитанцию за будто бы отобранный револьвер. Хороши! Только взяли и уже пришивают то, чего совсем не было. Я буду скандалить…

— Эртель! — дверь раскрылась.

Эртель одним прыжком очутился у нее и сразу после того, как она закрылась, в зале поднялся непривычный для этих мест шум. Через толстую деревянную дверь слышен был возмущенный голос Эртеля и крики чекистов. Через десять минут он вернулся с видом победителя.

— Квитанция уничтожена!

Павел вообще никогда не считал ГПУ ни всеведущим, ни всемогущим. Пример Эртеля возбудил в нем молодой азарт. — Гоголевский казак в «Пропавшей грамоте» играл с чертями в карты. Наша задача — обыграть дьявола в шахматы. Без тюрьмы образование подпольного работника нельзя считать законченным, — думал Павел.

Дверь отворилась. На пороге стоял солдат с бумажкой в руке.

Ка… ка… Каблучков! — прочел бедняга с трудом.

— Нет такого?

Регистрируем первый зевок противника — Михаил арестован. Интересно, как другие…

* * *

Григорий был больше всего удручен тем, что взяли Алешу. Повидимому, первоначально в ордере на арест стояло одно имя, но, обнаружив в комнате другого брата, чекисты ходили куда-то звонить по телефону. В результате Алеша был арестован. Братьев разделили в большой зале после обыска. Теперь Григорий сидел в боковой камере и мучился. Несколько сумрачных фигур уткнули носы в поднятые воротники и пытались дремать. Между молодым, полуинтеллигентного вида мужчиной и стариком, похожим-на ученого, завязался вялый разговор.

— Я уже второй раз… — говорил молодой потухший голос. — Это помещение заключенные называют вокзалом. Через несколько часов нас разведут по камерам.

— А в чем нас, собственно, могут обвинить? — задал наивный вопрос старик.

Собеседник ответил не сразу:

Большинству предъявляют статью 58. Она разбита по пунктам: например, пункт 11-тый — контрреволюционная организация, пункт 10-тый — агитация против советской власти, 6-ой — шпионаж, а 7-ой — вредительство.

Оба замолчали.

— Интересно, что предъявят нам? — подумал Григорий, — всё-таки, страшная вещь жизнь!

Где-то, в глубине тоски, охватившей Григория, зашевелились нерешенные и неразрешимые, по его убеждению, вопросы бытия… Они, как хищные птицы, появились откуда-то сверху и готовы были напасть на ослабленное горем сознание. Это было так мучительно, что Григорий, чтобы избавиться от них, стал думать об Алеше, сестре и матери. Проснувшаяся жалость к чужому страданию облегчила ощущение страдания собственного.

Каково Алеше! Я хоть знаю, за что, а он… из-за меня. Как Леночка и мама? Мама стара, а Леночка еще глупенькая. Трудно ей будет одной. Почему это так устроено, что человеку приходится переносить столько тяжелого? — Григорий вспомнил свою юность, комсомол… собирались, шумели, верили в возможность перестройки мира… Всё разрешалось очень просто, даже вопрос бессмертия — изобретут какую-нибудь там сыворотку, вспрыснут — и живи сколько душе угодно: наука всесильна! Нет таких крепостей, которые не возьмут большевики! Увлекал порыв, бесконечность открывающихся возможностей, а главное — всегдашняя занятость, суматоха… Когда Григорий вырос, именно эта суматоха стала его отталкивать. Даже для того, чтобы хорошо вытренировать спортивную команду, надо было подойти к каждому индивидуально, каждого изучить, о каждом подумать в тишине и каждому найти свое, единственно подходившее для него место. Это уже был не безличный, стандартный коллектив… Если не каждый спортсмен может быть хорошим голкипером, то почему же каждая кухарка может управлять государством — рассуждал Григорий. Кроме того, очень часто в команду, тренируемую для ответственных состязаний, сильные мира сего пытались продвинуть неподходящих кандидатов, или плохого спортсмена нельзя было заменить хорошим потому, что он пролетарского происхождения или тайный осведомитель. Если в спорте советские методы работы не давали положительных результатов, то как же они могли быть пригодными для народного хозяйства в целом?