Неугасимый огонь - [123]

Итак, задание господина архиграмматика выполнено, теперь следует заняться тем, ради чего Эфраим предложил Эвмену свои услуги.

Аристомен вцепился в ножны мёртвой хваткой. После ухода Эфраима он выдержал мучительную паузу, опустошив ещё кувшин пива. Сходил до ветра, не расставаясь с мечом, чем вызвал смех товарищей, весело подтрунивавших над ним. Теперь у него в голове сидела одна мысль: «Не отобрали бы хопеш».

Вроде, не должны. Согласно указу Ранефера, ему дозволялось носить короткий меч-сепед. Не для обороны (это совсем ни к чему в столице, тем более, вблизи от Ипет-Сут), а как признак статуса.

Не отобрали. Эллин прошёл во дворец, добрался до своей комнаты и рухнул на постель без сил. Сердце готово было выскочить из груди.

Постоянно находясь при царской канцелярии, он знал в лицо всех проводников и землеописателей. Цепкая память не подвела и в этот раз. Эфраима он опознал с первого взгляда, хотя тот сейчас выглядел не очень похоже на того проводника, что повёл царский отряд в поход на варваров Антиливана. Эвмен не прогадал, сделав ставку на память лазутчика, это позволило обойтись без пароля, который всё равно нельзя было сообщить.

Аристомен внимательно осмотрел приобретение, вытряхнул из ножен тонкую золотую пластинку с отверстиями без каких-либо пометок. Отверстия были пробиты через равные промежутки.

Ещё нашлись две полоски папируса. На одной было написано стихотворение. Совсем не складное, но весьма причудливое. Каждое слово в нём начиналось с новой буквы. Буквы шли не по порядку, а вразнобой. На другой стороне было написано:

«Ставь точки в тексте от первой буквы. Запомни и сожги».

Это и дураку ясно. Аристомен прочитал стихотворение несколько раз. Оно было смешное, бранное. Такие легче всего запоминаются.

Не имея линейки, понять систему в точках, разбросанных по письму, будет невозможно. Имея линейку, но, не зная ключа, не зная, какое отверстие какую букву означает — тоже. А передавать послания можно не только точками или проколами на папирусе, но и узелками на нитке через определённые промежутки. Собственно, линейка Энея для того и предназначалась. Спрятать нитку в футляре с письмом — легче лёгкого.

Вторая записка содержала краткие указания о тайниках и связных. Аристомен усмехнулся. Похоже, в Уасите скоро появится постоянный торговый дом — «Хурритские ткани».

Эллин с улыбкой наблюдал, как пляшущее пламя лампады с еле различимым треском пожирает папирус.

* * *

Цапон не ошибся. Всего два дня прошло с тех пор, как купец отдал прошение Хранителю, дежурившему у входа в Дом Маат, указав в свитке прозвище, род занятий и своё временное обиталище. И вот, на втором рассвете, к лавке Эфраима-Дагона примчалась колесница Хранителей Трона. Колесничий вызвал торговца и вручил ему с поклоном (как к важному человеку отнеслись) папирус-приглашение.

Рехмира-Иосаф действительно оказался весьма красив лицом (по мнению соплеменников Эфраима, уж точно). Он принял посетителя на открытой террасе Дома Маат. Учтиво предложил гостю вино и закуски.

— Рад приветить тебя, достойный мореход и собиратель сказаний, прозванный Дагоном! Да будет жизнь твоя вечной!

Дело, из-за которого Эфраим искал встречи с Иосафом, касалось слишком важных вещей и потому не терпело лжи. Иудей решил с порога прекратить игры, тем более, что Рехмира принял его наедине.

— Умоляю тебя, высокородный Иосаф, названный в веках «Прекрасным», да хранит тебя Господь, прости меня за ложь! Да, я торговец, но не из фенех или яхмади! Я иудей, именем Эфраим, потомок народа, что ныне зовётся хабиру. Твоего народа, наидостойнейший. По воле Господа я преодолел бездну времён вместе с войском Александра, и проделал большой путь, чтобы увидеть тебя, ибо ныне во власти твоей благоденствие народа твоего!

Если сии слова и удивили Иосафа, виду он не подал, лишь молчал некоторое время, воспринимая их смысл. После чего заговорил на языке хабиру с акцентом, свойственном древнему священному Кадошу, языку старейших свитков.

— Что ж, мир тебе, почтенный Эфрахим. Боюсь, я должен огорчить тебя. Ты причислил меня к народу хабиру, но сам я считаю себя ремту. Не по крови, но по сердцу. А до благоденствия народа хабиру мне, признаться, нет никакого дела.

— П-почему? — оторопев, пробормотал Эфраим.

— А за что мне любить народ сей? Кого из них? Нынешнего князя Равахима, который хотел убить меня, всего лишь за то, что моё горькое предсказание ему сбылось? Или почтеннейшего торговца Иуду, который уговорил княжича продать меня в рабство, а золото поделить, ибо и со мной расправятся, и всем будет выгода? А они назывались моими братьями!

— Мне известно это, ибо память о сём бесчестии сохранилась в веках, равно, как и о твоей красоте и великодушии, достойнейший Иосаф! — Эфраим сочувственно закивал, — ты ведь простил…

— Хм… — Рехмира, улыбнувшись, перебил торговца, — боюсь разочаровать тебя, почтеннейший книжник. Легенды грядущего преувеличили моё великодушие. Не возненавидел, но и не простил. У ремту есть хорошая мудрость, о том, что прощать можно всё, кроме предательства. И ещё одна, из Исповеди, о том, что нельзя осквернять Ка ненавистью к брату своему. Так кто народ мой? Те, кто возжелал убить, а потом обрёк на участь невольника? Или те, кто не только даровали свободу, ибо вовсе не приемлют рабства, но и признали равным, без тени высокомерия, одели в золото, возвысили. Всего лишь оценив разум и дар Прекраснейшей?