Хаттуса, год после «События», конец лета
Полутьма зала царского дворца Хатуссы, нарушаемая только неровным пламенем лампад, зловещими отблесками выхватывала из пустоты сидящих за массивным столом. За колоннами, украшенными символами Громовержца Тешуба, знаками и изваяниями Великой Ма — матери богов народа хатти[1], стояли молчаливые и неподвижные стражи. Сами подобные изваяниям, разве что, почти полностью бронзовым.
Царь Цитанта вгрызался в здоровенную баранью ногу, запивая вином из золотой чаши, измазанной жиром. Однако, сидящему по правую руку, что позволялось только высшим сановникам и высокородным гостям, Пиллие, царю Киццувадны[2] и даннику всесильного повелителя хатти, было явно не до еды. По левую руку восседал старший сын и наследник — Хуцция, далее — виночерпий Аннита (сей титул означал, к недоумению иностранцев, что обладатель его является верховным военачальником). За царственным гостем разместился Ксассени, младший сын Цитанты. Далее — верховный жрец Телепину, по имени которого было легко догадаться, какому из богов он служил.
Напротив, за отдельным столиком, сидела тучная женщина с морщинистым лицом — Валлани, царственная мать повелителя гор и озёр от Злого моря до моря Нижнего, где лежит подвластный хатти остров Алаши.
Властелин земель от Виллусы (которую владетели Страны Реки звали Иллиясой, а презренные пираты аххиява — Илионас) до Кадеша, Халпы и Кархемыша пребывал в скверном настроении. Титул остался, а земли… Да пожрёт Иллуянка[3] Баалшур Сипиша, втравившего царство хатти, вместе со старинным врагом, грозным именем Паршататарной, в бессмысленную войну с Владыкой Реки… Что говорить — не слишком велики были потери почтенного виночерпия, и немало вражеских воинов отправилось в подземное царство, но все же позор поражения гложет. Слишком много слабых сторон войска хатти выявила сия битва…
А царь Баалшур Сипиш Кадэш, потеряв почти все воинство, ныне заперся в своём граде и дрожит от страха. Царь Халпы, покорённый презренным Сипишем, отложился от него и подался в союзники Змеи и Падальщика. Выход к Нижнему морю почти закрыт. Пират и разбойник — бешеный Алекшандуш из презренной Аххиявы, разбил Пиллию и теперь один за другим берет города Киццувадны. Он уже вышел к Вратам Тешуба. Если он возьмёт крепость Тархунтассу[4], конец владычеству хатти на юге.
Пират оказался львом. Его воины, высадившись с громадных кораблей, нисколько не меньше тех, что сеют огонь и гром Тешуба по воле Манабхарры, захватили Алаши. Не только город, но и весь остров. Только Пер-Маат не тронули. Ибо не глупцы лезть на крепость, сильнее которой, говорят, только Великая Шару на граничном рубеже Страны Реки.
А вслед за львом из своего логова выполз крокодил в Двойной Короне, уже покрывший Анниту бесчестьем. Все города Канахана, разграбленные Алекшандушем, бросаются в ноги Манабхарре, вручая свои земли повелителю Реки.
Цитанта соблюдал царственную невозмутимость, но мысли его мало отличались от раздумий данника — Пиллии. Царь Киццувадны решился заговорить первым.
— Я попытался остановить Алекшандуша выше Угарита, — Пиллия вздохнул, — у меня было пятнадцать тысяч воинов. С отменными колесницами, как делают митанни. И лучники мои были хороши. Но у него было… Вдвое больше! Пешие шли невиданным строем, ощетинившись невероятно длинными копьями, длиннее даже тех, что есть у воинов Манабхарры! Но более всего меня поразила конница. Мы устали её считать, там было не меньше пяти тысяч всадников и они летели на нас, ты не поверишь, словно одно живое существо! Никогда не видел ничего подобного и даже не знал, что так выучить людей и лошадей вообще возможно. При этом у него мы не увидели ни одной колесницы. Алекшандуш рассеял моё войско, как прах по ветру, будто и не было его! Будто стадо баранов разогнал. И теперь идёт по моим землям, как хозяин! Мы не можем понять, откуда он взялся, да ещё с такими силами… Как нищие аххиява сумели настолько усилиться, откуда их так много? А ведь это именно они. Наглец, уверенный в своих силах, отпустил некоторых пленников, чтобы те рассказали нам о его могуществе. Они подтвердили, что пираты говорят на языке аххиява, хотя нещадно коверкают его. Называют себя макандуша, откуда-то с северо-запада, из-за моря. Я прежде не слышал о таком племени.
— Что сделают наши бойцы, вооружённые топорами против копейщиков? — не слишком уверенным тоном начал Аннита, — если те к тому же, как утверждает почтенный Пиллия, наступают стеной. Я видел, как мои колесницы атаковали строй воинов Манабхарры. Едва ли не половину колесничих и лошадей выбили стрелами ещё до столкновения. А из остальных немногие смогли прорваться сквозь частокол копий врага.
— Копья этих макандуша длиннее на целый локоть, если не на два, чем у воинов Реки, — перебил военачальника Пиллия, — но те, прикрывая своих лучников, в бою всегда стоят неподвижно, а эта стена аххиява движется!
— Разве ты сражался когда-нибудь с сынами Реки? — непочтительным тоном спросил Аннита, — не был при Мегиддо, так не рассказывай сказки. Неподвижно стоят… Если бы так… Они строятся знаком, что у них воды изображает. Сбоку не подойти. На остриях и в глубине, да на всём переднем крае — отборные воины в бронзовой чешуе. Первыми они не наступают, это верно. Так и заманили нас с Сипишем в эту крокодилью пасть. Передние упёрли копья в землю. С трёх сторон ударили стрелами. Потом ещё и колесницы сзади обошли. Мало у нас копейщиков, мой господин, наш передний край они выкосили за миг. А когда дрогнули воины Кадеша и Халепа, дети Реки развернули пасть в клин и в наступление перешли.