Неугасимый огонь - [4]

— Продолжай.

— Тысячи волов тянули эти телеги с ладьями, тысячи пленных, которым обещали свободу за небывалую работу. Достигнув Святой реки, Манабхарра спустил ладьи в её воды. Баалшур Сипиш, верно, дрожал, смотря со стен Киндзы на это зрелище. Манабхарра сплавил корабли по течению до начала дороги на Халпу, прошёл ещё один волок, на треть длиннее, чем от Гебала до Кудшу, и вышел к болотам, тянущимся до самого русла Пурхаты. Наёмных гребцов отпустили, пленников оставили, а быков и ослов погрузили на собранные ладьи вместе с войском. Достигнув великой реки, но, не дойдя немного до Кархемыша, войска и колесницы высадились на берег, да ударили под левую руку и в спину сорокатысячному войску Паршататарны, грозного именем. Их было всего десять тысяч, при полутора тысячах колесниц. Растянутое войско Паршататарны стояло у горных врат и не смогло остановить их, меньше трети удалось спастись. Остатки частью закрепились в Кархемыше, или обошли его, дабы бежать в Харран, укрыться там и ждать подмоги. Три десятка тысяч убитых и пленных, взятый город, один из крупнейших в Митанни, не меньший, чем сам Хошкани! Никто и не представлял себе, что это возможно[11].

Цитанта заулыбался. Чему огорчаться? Сокрушён давний враг. Хитрый и коварный, затащивший хатти на бессмысленную бойню при Мегиддо. Хорошо, что там удалось вырваться. Не иначе, Тешуб покарал нечестивца! Грозный именем улепётывает и прячется в нору, как заяц!

— Ты сказал, Муваталли, что новость плохая. Чем же она плоха? Паршататарна повержен! Надо радоваться!

— Прости, государь, если я по скудоумию своему счёл иначе. Но, полагаю, столь невероятная демонстрация мощи мицри вряд ли может считаться благоволением Тешуба к нашему народу.

Цитанта поморщился. Юнец при всех достоинствах обладал одной очень неприятной чертой — он был способен испортить любой праздник новостями о том, что мицри зарезали или отравили того или иного владыку Канахана, ухватили здесь, усилились там…

Муваталли замолчал.

— Это все? — спросил Хуцция.

Первый Страж кивнул.

Аннита скрёб бритый подбородок. Ксассени задумчиво вертел жирными пальцами полуобглоданную кость.

— Что ты думаешь, мать? — повернулся царь к Валлани, — если мы все же пошлём посла к Крокодилу, не сочтёт ли он сие проявлением нашей слабости, страхом перед его могуществом?

— Я думаю, царственный сын, — сказала женщина, — что Манабхарра никогда бы не предпринял такой поход, оставив за своей спиной непокорные города Канахана. Все они упали в его раскрытую ладонь. Почему? Потому что их разграбил Алекшандуш и ярость неистовых макандуша так напугала канахани, что они предпочли покориться мицри. А ведь прежде всегда норовили извернуться из-под власти детей Реки.

— К чему ты клонишь, мать? — нахмурился Цитанта.

Валлани поджала губы и покачала головой. Её всегда огорчало тугодумие царственного сына. Как жаль, что любимый младший внук, коего она считала куда более подходящим для трона, чем Цитанта и Хуцция, вряд ли когда-либо его получит. Можно, конечно, ему помочь, но не родного же сына травить! Хуцция же, как и отец, скорее воин, нежели царь. Впрочем, сейчас более всего надобен именно воин. Враги на пороге земли, хранимой Тешубом. Давно такого не было. Очень давно.

— Я хочу сказать, что если Манабхарра подставил спину Алекшандушу, которого так боятся канахани, это значит, что он его не опасается. А ведь Крокодил и сам очень умён и советники у него под стать. Манабхарра и Пацифар прежде не лезли на рожон. Действовали последовательно и осторожно. И ведь они воевали с Алекшандушем, знают его силу. И вдруг спокойно идут себе в поход против митанни. О чём говорит сие?

— О чём? — спросил Цитанта.

— О том, что они сговорились, — негромко сказал Муваталли.

Царица-мать кивнула.

— Они сговорились. Действуют или сообща, или разделили шкуру кабана полюбовно. Мицри — восток. Макандуша — север.

— Неубитого кабана! — в запальчивости крикнул Хуцция, вскочив из-за стола.

Цитанта посмотрел на него, потом на Анниту и Муваталли, снова перевёл взгляд на старшего сына.

— Сговорились…

Он встал, прошёлся взад-вперёд под сопровождающими взглядами родичей и придворных. Остановился. Повернулся.

— Хуцция, ты возьмёшь не десять, а пятнадцать тысяч. Сотри этих нечестивцев с лица земли. Да поможет тебе Громовержец!

* * *

— Солнышко светит, птички поют, — блаженно щурился Теримах, — вроде все, как там, а приглядишься — и небо не то и трава другая.

— Чем тебе небо-то не угодило? — Полидор откинул полог низкой палатки и выполз наружу, зябко поёживаясь, — чего-то не жарко сегодня.

— Хорошо-о, — протянул рыжий, сидевший на перевёрнутой корзине, — самое оно. К полудню так парить начнёт, что держись. Помнишь, мы ведь примерно в это же время подходили к Вратам с севера. В конце лета.

— Позже.

Теримах не обратил внимания на уточнение.

— Душегубка стояла страшная. Засуха.

— Там всегда такая погода в это время. В конце лета ни капли с неба не дождаться, — буркнул Полидор, — я узнавал.

— Не там, а здесь.

— Там, — упрямо нагнул голову Медведь, — здесь иначе все, не видишь? Позавчера дождь шёл. Там в это время дождей не бывает…