Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [99]

головой менее уверенно, в особенности в субботу вечером, когда возвращаются из гостей». О воздушной эквилибристке на трапеции Эмме Грилье:

Как известно, у нас женщина всегда на высоте. И в этом отношении номер… не составляет исключения. – Ну почему, по-моему, это все-таки исключение. Женщина у нас наравне со всеми, ну а в данном случае, как видишь, она буквально над всеми.

Об эквилибристах на канате Волжанских:

Иногда говорят: человек катится по наклонной плоскости, и это звучит как осуждение. – Да, но здесь это звучит как высшая похвала. ‹…› Смотря на этот трюк, заново понимаешь такие стертые слова: идут нога в ногу. ‹…› Они идут единственно верным путем. Тут ведь ни направо, ни налево не свернешь.

Один из комментариев посвящен публике:

Вот если бы представить себе, что когда-нибудь в цирке состоялся парад не артистов, а парад зрителей. Можно было бы увидеть самых различных людей: инженеров и астрономов, моряков и трактористов, сталеваров и композиторов… Все любят цирк. Все бывают в цирке. Ну, конечно, в цирке бывают разные люди и естественно, что они по-разному относятся к цирковым номерам.

Далее следует рассуждение о том, что инженер, врач и ревизор воспринимают цирк в перспективе своего профессионального и социального опыта.

В отличие от Эйзенштейна, объяснявшего всеобщую любовь к цирку универсальностью архаичного слоя коллективной психики, приведенные комментарии самой своей поэтикой показывают нам, что причина популярности цирка – в той легкости, с какой публика наполняет цирковой номер произвольным социальным содержанием.

Роль публики не только в оценке, но и в создании циркового номера (клоунской репризы) исследуется в мемуарах Юрия Никулина[798]. Описывая свой опыт взаимодействия с публикой, Никулин выступает в роли практикующего полевого социолога. Так, он подробно рассказывает о принятом в цирковой среде делении городов на цирковые и нецирковые, простые и сложные – в соответствии с особенностями публики. Разъясняет различия в поведении публики в зависимости от дня недели, погоды, событий в стране. Упоминает разницу в реакциях публики на обычных и «целевых» представлениях. Приводит высказывание Карандаша о том, что умение «переломить», «завести» зрителя, когда чувствуешь, что зал «не берет», вырабатывается годами[799].

Зритель – первый и самый главный рецензент нашей работы. Мы внимательно прислушиваемся к реакции зала, стараясь почувствовать, где зрителю скучно, фиксируем ненужные паузы. Словом, все наши репризы, интермедии, клоунады мы всегда окончательно доводим на зрителе. ‹…› Меня всегда восхищало, что в старых классических клоунадах нет ничего лишнего. Все в них смешно. Они как круглые камешки, гладко отшлифованные морским прибоем. И это потому, что над ними работало не одно поколение клоунов. Да и у нас, прежде чем новая реприза по-настоящему зазвучит, ее нужно «прокатать» на публике сто, а то и двести раз[800].

Реприза принимает свою окончательную форму в результате многомесячного – а иногда и многолетнего – поиска нужной интонации, эмпатической адаптации к изменчивым реакциям публики. Найденная интонация носит глубоко социальный характер. В отличие от экспериментального театра с его «логикой оглупляющего учителя», в отличие от политической пропаганды и «буржуазной» массовой культуры, берущих на вооружение приемы монтажа аттракционов, советская клоунада пользуется максимально бедными средствами – жест, пауза, взгляд, междометие… Вооружившись этими средствами, советский клоун-исследователь вступает в процесс перманентной социальной коммуникации с цирковой публикой, которая не может быть редуцирована к зрителям, собравшимся сегодня в этом конкретном зале. В результате многолетней обкатки на публике, которая количественно разрастается до размеров общества, клоунская реприза вбирает в себя богатейший социальный опыт – опыт мельчайших интонационных различий, социально-миметических реакций и социально-кинетических паттернов. При посредничестве бедного, лаконичного циркового номера зритель обучается коллективно апробированным схемам социальной коммуникации. Таким образом, советский цирк, конструируя публичное пространство, в котором воспроизводятся эти пускай примитивные, но проверенные и статистически точные схемы, участвует в воспроизводстве социальности как таковой.

Позднесоветские режимы публичности: имитация общественности

Татьяна Воронина, Анна Соколова Протоколы сельских партсобраний и режим официальной публичности в «Эпоху развитого социализма»

На повестке партсобрания в колхозе «Красное знамя» Кирилловского района Вологодской области, проходившего 26 марта 1969 года, стоял вопрос о «мерах по подготовке и организации… весеннего сева»[801]. Докладывал председатель колхоза Погорельский, который рассказал о «рабочей текучке»: ремонте тракторов, сроках завоза семян в бригады и вывозе навоза с ферм на поля. В выступлениях, последовавших за докладом, коммунисты указывали на большое число конкретных недостатков в подготовке сева. Они отмечали, что ремонт тракторов запаздывает, в мастерских нет запасных частей, уже два месяца, как в колхозной кузнице нет кузнеца, семена в бригады не завезены, почва к посеву не готова. По итогам собрания было принято решение: коммунисту Иванову, механику колхоза, – «усилить ремонтные работы и завершить ремонт техники вовремя», бригадирам-коммунистам – развести семена по бригадам, а председателю Погорельскому – «вопрос о подготовке к весеннему севу обсудить в ближайшее заседание правления колхоза»