Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [79]

. Более того, стенографы выступали как истолкователи текста: они не только принимали решение, когда расшифровывали стенографические знаки и превращали устную речь в письменную, но к тому же могли выбирать, в виде каких именно знаков представить записанные слова. Неотъемлемой чертой профессии стенографа – чертой, которая все больше раздражала чиновников, – была принадлежность каждого стенографа к определенной группе в зависимости от используемой им системы. У систем Вильгельма Штольце и Франца Габельсбергера, придуманных в XIX веке, оставалось немало приверженцев, и ни те, ни другие не проявляли особого интереса к разработке «единой» системы, с появлением которой бóльшая часть их навыков перешла бы в разряд устаревших. В 1920‐е годы советские стенографы не вполне понимали даже, чем они занимаются – искусством или наукой. Одна из представительниц этой профессии в 1924 году утверждала, что на обсуждение этого вопроса времени тратить не стоит: «Нужно выкинуть слово, что стенография – есть искусство, это был давнишний спор. Стенография не искусство – а наука, самая обыкновенная наука, которая в будущем заменит общепринятое письмо»[645]. Тем не менее некоторые ее коллеги явно продолжали задаваться этим вопросом[646]. Один из участников первой конференции стенографов пошел еще дальше, процитировав слова Ломброзо о том, что гениальность сродни безумию: «Когда мы наблюдаем выдающихся работников стенографии, мы можем тоже сказать, что они не вполне нормальные люди»[647].

В 1920‐е годы горячо обсуждались изобретения, с появлением которых отпала бы нужда в стенографах, но в конце концов эти разговоры побудили стенографов отстаивать престиж своей профессии, не сводившейся к механическим навыкам. Правда, новое оборудование часто вызывало возражения практического характера – оно слишком дорого стоило. Как заметил один из участников дискуссии, при скромных ресурсах было гораздо рациональнее приобрести две сотни тракторов, чем тратить тысячи на закупку стенографических машин за рубежом[648]. Автоматический стенографический аппарат, разработанный В. И. Коваленковым, руководителем Ленинградской электротехнической экспериментальной лаборатории, представлял собой, по сути, кассетный магнитофон, в котором использовалась кинопленка. Предполагалось, что с появлением такого аппарата стенографы станут не нужны, так как машинистка сможет замедлить кассету, чтобы успевать набирать текст. Но было весьма сомнительно, что такая машина обойдется дешевле существующей практики. Не говоря уже об услугах специалиста, который бы работал с этой машиной, больше всего средств ушло бы на пленку и вещества для ее проявления: расшифровка одного часа речи обошлась бы в 250 рублей, то есть в 17 раз дороже найма стенографа[649].

У этих предшественников диктофона был и другой, более серьезный недостаток – они не могли корректировать текст. Как в 1928 году писали представители центрального союза стенографов в ответ на вопрос одного из членов этого союза, диктофоны не годились для работы не только потому, что они по-прежнему были ненадежны, а пользоваться ими было неудобно. Что гораздо важнее, стенограммы большинства выступлений требовали существенной доработки и редактуры, а для этого было недостаточно наличия пленки и машинистки[650].

Вокруг того, как именно стенографы вносят правки в текст, в 1920‐е годы тоже велось немало споров. Долгое время стенографам не удавалось выдержать баланс: если они записывали услышанное слово в слово, получалось косноязычно, если вносили исправления, ораторы нередко обвиняли их в излишне вольном обращении с текстом[651]. Существовали разные взгляды на то, насколько серьезным может быть вмешательство стенографа: должен ли он исправлять явные ошибки, заниматься «литературным» редактированием или выбирать разные подходы в зависимости от говорящего и ситуации? На многих заседаниях, особенно в провинции, выступали докладчики, получившие весьма скромное образование, и их речь без существенной доработки производила бы странное и невыгодное впечатление[652]. Один стенограф из Ярославля предположил, что это лишь вопрос здравого смысла: в провинции не так много хороших ораторов, поэтому передавать их слова один в один неуместно. Если бы стенографы не сглаживали шероховатости устной речи, это подорвало бы престиж их профессии[653]. Калинин в своей речи, произнесенной на первой Всесоюзной конференции стенографов, высказал похожую точку зрения: «Вы меня сейчас слышите и великолепно понимаете, а если бы меня записать дословно, то получилась бы белиберда, потому что речь – это одно, а стенографическая запись – это другое»[654].

Когда в советских учреждениях ввели «режим экономии», предпочтение стали отдавать не полным стенографическим отчетам, а протоколам. Протокол обходился вдвое дешевле стенограммы, и было бы ошибочно считать его – вопреки мнению многих излишне консервативных стенографов – «профанацией» стенографического искусства. Это была скорее «сгущенная, хорошо спресованная стенограмма, из которой выжата вся водица». Протокол составить было не легче, чем стенографический отчет: работа над ним требовала опыта и определенных навыков