Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [68]

. Происходившая трансформация социального пространства в результате деятельности якутской интеллигенции воспринималась не более и не менее как «ломка строя»[552], а вовлечение широких масс якутов в решение проблем области – как «смелый опыт над строем целой нации»[553]. Репрессии властей не смогли затормозить развитие процессов общественной самоорганизации в Якутии и переосмысление местных интересов как национальных – в прессе, дискуссиях в клубах и театральных постановках.

Начавшаяся в 1914 году война сыграла важнейшую роль в регионализации пространств империи[554]: невозможность призыва «инородцев» в действующую армию воспринималась ими как символическое исключение из общеимперских гражданских процессов. Развитие публичных пространств в Якутии, идеи просвещения, социальной справедливости и демократии, а также некоторые социальные модификации привели к активизации национального движения. Как отмечал К. Залевский, общественная революционная волна способствовала развитию национальной культуры в различных окраинах империи, активизируя национальный вопрос, «игравший всегда важную роль в общественной жизни»[555]. Механизмы публичной сферы в данном контексте выполнили одну из ключевых функций мобилизации населения сибирской окраины, ее вовлечения в модерные дискурсы национализма, самоуправления и автономизма, а также повлияли на рост читающей публики и на формирование якутского «воображаемого сообщества».

Таким образом, благодаря многочисленным миграциям, расширениям общественных и коммуникативных сфер, увеличению образовательных возможностей в Российской империи сформированная «сверху» публичная сфера стала не только важным инструментом зарождения образованной публики и интеллектуалов в центре, но и средством распространения знаний и роста региональной самоорганизации в Сибири и ее «национальных» областях. Постепенная либерализация законодательства, демократизация общественной сферы и ослабление цензуры позволили ранее маргинализированным слоям сибирской и «инородческой» интеллигенции распространять идеи посредством печатного слова и публичного дебата, что приводило к увеличению циркуляции знания в региональной перспективе[556]. Появление в революционный период общественно-политических свобод давало местной интеллигенции больше возможностей для формирования общественного мнения в регионе и артикуляции актуальных социальных и политических вопросов. Важнейшим из них был вопрос регионального (земского) самоуправления, который на окраинах приравнивался к способности решить практически все местные вопросы, от проблем социокультурной жизни до постимперских проектов самоуправления и автономии.

(Ранне)советские медиа и новые схемы публичной коммуникации

Стивен Ловелл Публичная сфера в России в эпоху стенографии [557]

Как неоднократно отмечали, реакция на важнейшую работу Хабермаса в англоязычном мире запоздала на одно поколение. Перевод «Структурной трансформации публичной сферы» вышел в 1989 году, когда ожила надежда на то, что открытая и рациональная публичная дискуссия способна изменить политическую обстановку: железный занавес был сорван, и объявленная Горбачевым гласность достигла своего апогея. Однако если мы посмотрим на историю России в целом, то поймем, что таких моментов было немного. Размышления о том, что происходило к востоку от Бреста, неизбежно вызывают в памяти возражение, которое нередко высказывали критики Хабермаса, полагавшие, что он идеализирует публичную сферу, существенно преувеличивает свойственное ей равноправие и возможности, которые она дает для рациональной дискуссии. Многие читатели отложили книгу, не уверенные, чтó перед ними – историческое исследование или размышления либерала об идеальных условиях для осмысленного публичного дискурса[558]. Слишком уж часто публичная сфера не дотягивает до высокой планки, заданной в «Структурной трансформации публичной сферы». Если это справедливо в отношении «буржуазной» Западной Европы, то уж тем более верно в отношении России, в которой власть до 1917 года (а некоторые полагают, что и по сей день) всегда была «абсолютной».

Однако это, вероятно, свидетельствует не о том, что мы должны отвергнуть концепцию Хабермаса, а о том, что нам следует ее доработать, чтобы сделать применимой и к «смешанным» случаям, сочетающим в себе «буржуазные» и «абсолютистские» черты. Сам Хабермас дал понять, что его анализ работает только для Западной Европы XVII–XVIII веков, не исключив возможности его корректировки для другого материала. Стремясь создать такого рода доработанную модель, мы в этой статье обратимся к тому периоду дореволюционной истории, когда было больше всего надежд на развитие некой формы просвещенной публичной сферы, к первой эпохе «гласности», то есть к периоду «Великих реформ» Александра II. Но это заставляет нас переключить внимание с содержания публичного дискурса на его форму. Многие отмечали, что понятие Öffentlichkeit («публичность», «общественность», «гласность», «публичная сфера») вызывает трудности при переводе на другой язык, и те, кто переводил Хабермаса на английский (и французский, а теперь и русский), как правило, передавали это понятие как пространственную категорию. Учитывая, что Хабермас к тому же уделяет много внимания роли кофеен и салонов, мы склонны воспринимать публичную сферу как некое пространство или набор связанных между собой пространств. Но, возможно, было бы продуктивнее анализировать ее как средство коммуникации или как набор различных медиа.