Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [161]

С середины 2018‐го доверие официальному дискурсу было подорвано целой серией непопулярных мер, включающих закон о повышении пенсионного возраста (который Путин когда-то обещал не повышать, пока он на посту президента), и закон о повышении налога на добавленную стоимость, и рост тарифов ЖКХ. Это все происходило на фоне снижения общего уровня доходов населения и повышения уровня благосостояния супербогатых россиян из списка Форбс.

Бодрунова считает, что снижение социального доверия ведет к нестабильности доминантной публичной сферы, что вызывает потребность в альтернативных аренах и ожидаемой конкуренции между множеством публичных сфер[1322]. Развитие контрсфер, по мнению Бодруновой, зависит от форм политического участия, объема политического капитала, позволяющего контрсферам сделать проемы в доминантных публичных сферах, и независимости аудитории от медиасистемы мейнстрима[1323]. В современной России такие арены дискурсивного взаимодействия, которые были бы концептуально отделены от государства и критичны по отношению к нему, могут включать региональные и городские публичные сферы (где местные жители делятся новостями и организуют события), контрсферы, основанные на конкретных общественных задачах (например, защита окружающей среды в нескольких сибирских локациях, поисковый отряд «Лиза Алерт»[1324] и волонтерские пожарные бригады), публичные сферы, основанные на поколенческих различиях (например, свободное от телесмотрения поколение Z), а также публичные сферы, основанные на идеологиях и социальных ценностях (например, коммунисты, либералы и т. д.). В посткрымские годы перечисленные выше субсферы были достаточно активны и увеличили число своих участников. Так, красноярская экологическая группа «За чистое небо», воюющая против загрязняющих воздух в регионе индустриальных групп, начиная с 2017‐го успешно организовывала публичные протесты и дискуссии с местными властями. Их паблик в российской соцсети «ВКонтакте» насчитывает более шести тысяч участников[1325]. 3 июля 2019‐го более тысячи из них вышли на главную площадь Красноярска, чтобы выразить свои требования[1326]. Еще одна серия массовых протестов в защиту экологии началась в Архангельской области в 2018‐м. Местные жители взялись активно противостоять строительству мусорного полигона, на который планировалось ежегодно свозить из Москвы до пятисот кубических тонн мусора. В июне 2019‐го сотни людей организовали в районе стройки палаточный лагерь, который стал символом нарастающего в России социально ориентированного активизма[1327]. В мае 2019‐го тысячи жителей Екатеринбурга, четвертого по размеру города России, следуя призыву, опубликованному в соцсетях, собрались в сквере, где Русская православная церковь начала строительство храма. Люди сформировали живую цепь вдоль строительного ограждения и, снося его, выкрикивали лозунг «Мы хотим сквер»[1328]. Протестующие оспаривали идею, что для строительства храма церкви непременно нужно уничтожить сквер – один из немногих парков в Екатеринбурге и любимое место отдыха горожан. Протестующие встретили сопротивление охранников стройки и связанных с церковью бойцов смешанных боевых искусств. Многие протестующие были ранены, трое госпитализированы и двадцать шесть арестованы. Однако они не сдались. Они остались в сквере на несколько дней, некоторые даже привязали себя к деревьям. В итоге местные власти согласились провести опрос общественного мнения и, основываясь на его результатах, сказали, что храм может быть построен в другом месте. Так граждане отстояли сквер, бесстрашно сопротивляясь жестокости представителей власти, пытавшихся остановить их. Физическое насилие – стандартная практика полиции и других силовиков, играющих свою роль в симуляции диктатуры как компонента гибридного режима. Однако есть ощущение, что государственные устрашающие механизмы все менее и менее эффективны как средство предотвращения общественного участия граждан.

АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА И СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ МЕДИАСИСТЕМА

В начале 2000‐х Засурский выделял три модели российской журналистики[1329]. Первую модель он назвал «советской», «инструментальной» и «авторитарной», объясняя, что при этой модели СМИ всегда являются всего лишь инструментом в руках власти. Будучи инструментом в руках государства, СМИ могут одинаково содействовать сталинским репрессиям и горбачевской перестройке[1330]. Вторая модель – «модель свободы прессы» – просуществовала лишь несколько лет и исчезла во время президентской кампании Ельцина в 1996‐м. Тогда, в период его переизбрания на второй срок, появилась третья модель. Засурский назвал ее «корпоративно-авторитарной» и приравнял к «советской инструментальной» модели, поскольку огромные постсоветские корпорации, купившие СМИ, использовали медиа точно так же, как их советские предшественники[1331]. Десятилетием позже Дзялошинский усложнил теоретизирования Засурского, добавив три вариации позиции журналистов по отношению к их аудитории. Первая модель ставит журналиста над аудиторией, что происходит тогда, когда журналист воспринимает аудиторию как объект идеологического и пропагандистского влияния. Эта модель возникает в СМИ, которыми владеет государство или корпорации и которые составляют бóльшую часть современной российской медиасистемы