Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [160]
После того как в 2000 году к власти пришел Путин, характер трансформации публичной сферы изменился в сторону ее колонизации государством. Политические реформы Путина привели к концентрации в его руках контроля над почти всеми социальными институтами, что устранило его потенциальных оппонентов и сократило возможности для публичных дебатов. Он также получил контроль над «ядром» публичного пространства, вытесняя на «периферию» плюрализм и другие проявления демократии. По его логике, чтобы контролировать дискурс, было достаточно контролировать СМИ в «ядре», поскольку их смотрело и им доверяло большинство населения страны[1311]. Однако не так давно Кремль пересмотрел и переосмыслил, кого включать в «ядро», которое до 2014 года было почти всецело заполнено только лишь национальными телеканалами. Теперь Кремль пытается также контролировать и российский сегмент интернета, который ранее игнорировал как «периферию» (возьмем, к примеру, недавний закон о «суверенном интернете»[1312] или же попытки Кремля контролировать анонимные Телеграм-каналы[1313]). Восстановление госконтроля над мейнстримовыми СМИ и современные практики формирования общественного мнения напоминают советское прошлое. Однако, как Малинова[1314] справедливо напоминает, советские СМИ входили в состав огромной идеологической машины, нацеленной на мобилизацию населения, в то время как роль современных мейнстримовых медиа, напротив, заключается в том, чтобы избегать любой мобилизации. Подконтрольные государству СМИ пытаются достичь этого путем оглупления аудитории, давая ей упрощенную черно-белую картину мира с хорошими «нами», плохими «ими» и мудрым «государем», защищающим своих «подданных». Этот аспект медиаоглупления в традиции Хомского и Адорно – с госпропагандой, безропотно взирающей на ее содержание аудиторией и журналистами как государственными деятелями – соотносится с пессимистичным взглядом на публичную сферу как иллюзию. Отчасти этот взгляд до сих пор актуален для некоторых российских публичных субсфер, члены которых обычно – это люди старшего возраста, жившие в СССР, ностальгирующие по тем временам и до сих пор идентифицирующие себя с советским средним классом. В их нынешних идентичностях и сейчас много «советских характеристик». Они потребляют различные формы официальной пропаганды, доверяют ей и не интересуются альтернативным дискурсом.
Долгова предполагает, что российские правящие элиты не заинтересованы в том, чтобы в стране было умное, интеллигентное и знающее население вместо аполитичной безынициативной публики[1315]. Культивация пассивности является основной характеристикой авторитарного[1316] и неоавторитарного[1317] режимов. По поводу нынешнего политического режима в России есть разные мнения. Я склоняюсь к точке зрения Шульман, которая считает, что режим сегодняшней России гибридный, сочетающий одновременно демократию и диктатуру, которые на самом деле лишь видимость[1318]. По мнению Шульман, «гибридный режим – это авторитаризм на новом историческом этапе»[1319]. Он поощряет в гражданах безразличие и пассивность, в отличие от тоталитарного режима, который поощряет мобилизацию и определенную разновидность общественного участия. Основная задача гибридного режима – обеспечить несменяемость власти, чему угрожают работающие гражданские институты, влиятельные независимые СМИ и участие граждан в общественной жизни. Имитация демократических институтов также является важной характеристикой гибридных режимов. Для поддержания видимости демократии режим позволяет небольшим СМИ с «периферии» медиасистемы производить альтернативный контент до тех пор, пока их аудитория остается узкой и элитной. В этом смысле имитация институтов свободы печати представляется очень важной для возможностей общественного обсуждения.
Гибридный режим симулирует не только демократию, но и диктатуру. Поскольку это лишь имитация, она допускает существование автономных частных сфер, которые при реальной диктатуре были бы под жестким контролем государства. Гибридные режимы не вмешиваются в частную жизнь граждан и, в отличие от тоталитарных режимов, не пытаются произвести новый тип индивида. Это оставляет возможности для людей дискутировать, планировать и собираться в группы в рамках частной сферы. Таким образом, структура режима современной России и некоторые его действия явили предпосылки для возникновения функционирующих публичных сфер. Это то, что в каком-то смысле можно наблюдать в России в посткрымские годы. Некоторые исследователи указывают на то, что подконтрольные государству мейстримовые СМИ могут не только сохранять в гражданах пассивность и тягу к потреблению, но и провоцировать рост контрпублик[1320]. Это происходит, когда аудитория прогосударственных СМИ начинает видеть пропасть между содержанием пропаганды и реальной жизнью. Многие в таких случаях перестают смотреть мейнстримовые телеканалы[1321]. Пропасть между сообщениями госпропаганды и тем, что окружает людей в реальной жизни, вызывает в них интерес к альтернативному контенту, который они ищут онлайн или же производят сами. Многие респонденты моей выборки, живущие в провинции, начали потреблять новости из местных групп в мессенджерах (ВатсАп и Телеграм) и соцсетях, где они также публикуют свою информацию об увиденном и услышанном. Они доверяют контенту, созданному такими же пользователями, намного больше, чем контенту мейнстримовых СМИ. Как результат, влияние официального дискурса постепенно ослабевает, а интерес к альтернативным медиа растет.
