Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [145]
Другой формой коммуникации с властью и потенциальными сторонниками, востребованной на протяжении XIX и XX веков оппозиционно настроенными группами, были похороны[1193]. Со второй половины XIX века революционно настроенная молодежь начинает активно использовать похороны как площадку для выражения политической позиции: траурная процессия спонтанно превращается в политическую демонстрацию, на траурных венках появляются политические лозунги[1194], а кульминацией похорон становится так называемая гражданская панихида – торжественный митинг у могилы. Похороны такого рода были связаны в первую очередь со смертью публичных людей, известных своими оппозиционными взглядами, например поэта Николая Некрасова[1195], и основной их движущей силой было студенчество. В некоторых случаях похороны перерастали в политическую демонстрацию. Так, во время похорон Николая Баумана в 1905 году[1196] траурная процессия несла перед собой лозунг «Мы требуем немедленного созыва учредительного собрания»[1197]. Смерть и похороны Льва Толстого в 1910 году также использовались различными группами в политических целях[1198]. Далеко не все умершие были революционерами или активными политиками. Некрасов, например, был вполне лоялен власти, но имел большую популярность среди революционной молодежи. Как бы то ни было, спонтанное привнесение политических контекстов в похоронный обряд нарастает вплоть до 1917 года.
В советский период маргинальные политические сообщества продолжали, хотя и менее активно, использовать похороны для политической коммуникации, но прежде всего – внутри самих себя. Так, последнее публичное выступление Льва Троцкого перед высылкой из Советского Союза состоялось в 1927 году во время похорон его товарища и советского дипломата Адольфа Иоффе. Это выступление стало одним из последних открытых выступлений так называемой левой оппозиции[1199].
Диссидентское движение 1960–1980‐х годов продолжило эту традицию. Похороны наиболее известных публичных деятелей, которых общественное мнение связывало с оппозицией власти, становились поводом для массовых собраний. Наиболее известными похоронами такого рода стали похороны Ильи Эренбурга в 1967 году и похороны Владимира Высоцкого в 1980 году. Так же как и в политизированных похоронах XIX века, эти люди, строго говоря, не были политическими деятелями, но символическими фигурами, на которых проецировался политический дискурс диссидентов.
Учитывая давнюю традицию спонтанного привнесения политических контекстов в похоронный обряд, мы должны рассматривать нынешние случаи низовой мемориализации в связи с историческими прецедентами такого рода. Более того, я предлагаю рассматривать эту развитую традицию как важный (хотя и не всегда очевидный) историко-культурный фактор стремительного роста популярности практик низовой мемориализации сегодня.
Общественно-политический климат в современной России характеризуется широким и хорошо отлаженным контролем государства над публичной сферой. Такой контроль существенно ограничивает возможности электоральных институтов, медиа, системы правосудия, общественных объединений и других конвенциональных каналов вертикального («власть – общество») и горизонтального (между различными группами) обмена информацией. Это заставляет людей искать альтернативные способы коммуникации с властью, новые формы кооперирования и репрезентации в публичной сфере[1200]. Одним из таких способов стали практики низовой мемориализации. Более того, в санированном ландшафте российской общественной жизни эти практики представляют сейчас едва ли не единственный пример несанкционированной массовой активности, поскольку мемориальные собрания не подпадают под Федеральный закон № 65 и не требуют предварительного согласования с властями. Коммеморативный бэкграунд таких собраний не позволяет рассматривать их как демонстрацию, митинг, пикет или иной вид манифестации, проведение которого должно быть согласовано с властями. В то же время у низовой мемориализации нет организатора, который мог бы быть привлечен к ответственности за нарушение закона об организации митингов.
Принимая во внимание протестный потенциал низовой мемориализации, власти начинают видеть в этом проблему, которая их беспокоит. После волны протестов в 2011–2012 годах[1201] любые не контролируемые властью массовые собрания являются предметом ее пристального внимания. Даже такое неполитизированное мероприятие, как ежегодная «монстрация» в Новосибирске – первомайское карнавальное шествие с абсурдистскими лозунгами, – подвергается гонениям и запретам[1202]. Любое свободное собрание с лозунгами, даже намеренно бессмысленными и абсурдными, может быть воспринято как подготовка к «майдану» – потенциальному государственному перевороту по сценарию Украины 2012–2013 годов[1203].
Невозможность прямо администрировать низовую мемориализацию формирует в публичной сфере «зону непредсказуемости» – источник дискомфорта для контролирующих публичную сферу властных институтов. Другая причина повышенного внимания властей к подобного рода массовой активности – общественные дискуссии, генерируемые спонтанными мемориалами. Характерной особенностью низовой мемориализации являются разнообразные «теории заговора» и обилие всевозможных «скрытых смыслов», часто связанных с непрозрачностью действий власти или ее ошибками, которые привели, согласно таким теориям, к гибели людей. Эти дополнительные смыслы тем или иным образом актуализируются и обсуждаются участниками мемориальных практик
