Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [124]
Неразрешимая проблема Нины Андреевой, как и многих правоверных коммунистов-диссидентов до нее, была связана с тем, что она выражала беспокойство о генеральной линии. Как замечает помощник Горбачева Шахназаров, с ее стороны «это была неслыханная дерзость – как если бы захудалый провинциальный священник бросил вызов самому Римскому Папе и клану кардиналов, обвинив их в богохульстве»[995]. В конце 1970-х годов такие жесты ограничивались уже на локальном уровне. Критика злоупотреблений руководства Ленинградского технологического института ранее привела Андрееву к временному исключению из партии. Благодаря гласности правоверный диссидент мог напечататься в городской газете, но у него не хватало влияния опубликовать текст в центральной газете и воздействовать на курс партии.
О чем писала решительная преподавательница химии? Она делилась с редакционной коллегией беспокойством о злоупотреблении гласностью, мыслями о Сталине и рассказывала о разговорах с молодыми студентами, дезориентированными троцкистской пьесой Шатрова и лживыми публикациями о героическом периоде становления СССР. Отсылая к размышлениям Проханова, автор описывала политическую сцену и общественные настроения не в терминах «единодушной поддержки перестройки», а в терминах «двух альтернативных башен» или идеологий, равно направленных против социализма, – сторонников «леволиберального социализма» и «[русских] охранителей и традиционалистов». Совмещая сдержанную критику русского национализма, похвалу интернационализму и антисемитизм, автор выказывает сочувствие славянофильской башне, подчеркивая роль русского народа в построении социализма. Андреева далее утверждает, что нарастающая критика советского прошлого и плюрализм опасны возвратом капитализма и потерей КПСС власти. В заключение, цитируя недавнюю речь генерального секретаря на февральском Пленуме[996], автор как бы предлагает лидеру определиться, какой лагерь ему ближе. Валентин Чикин предложил парафраз этого заключительного тезиса в качестве заголовка, сделавшего Андрееву знаменитой, – «Не могу поступаться принципами». Название усилило послание как публике, так и лидеру[997].
Таким образом, Андреева делает два серьезных полемических жеста, следуя за Прохановым: а) интерпретирует линию Яковлева, его союзников в команде Горбачева и широкого круга перестроечных публицистов не как возврат от Сталина к Ленину, а как атаку против социализма, против роли партии и даже как курс на реставрацию «домонополистического капитализма»[998]; б) несмотря на ритуальные пассажи об опасностях шовинизма, предлагает контур новой широкой идеологической коалиции защитников социализма (от пуритан-реформаторов Лигачева до сталинистов наподобие самой Андреевой) с русскими националистами на основе неприятия «очернения истории» и влияния Запада. Новый альянс проектировался в противовес сложившемуся союзу двух башен, которые сходятся «в избиении социалистических ценностей». Этот тезис Проханова – Андреевой указывает на реактивную роль Лигачева, который в отсутствие близких ему идеологов, способных ярко писать и точно формулировать, вынужденно продвигал текст, содержащий чуждую ему повестку русских националистов и антисемитов. Лигачев был чувствителен к русской тематике, но советский канон интернационализма для него был важнее как до, так и после этого эпизода. Наконец, Андреева корректирует тезис Проханова о пользе «соревнования идей» ссылкой на необходимость твердого единства пролетарской позиции в ответе на главный вопрос «кто кого?» во внутреннем и международном аспектах. Признание «руководящей роли партии, рабочего класса в социалистическом строительстве, а значит, и в перестройке» не допускает мягкотелости в отношении идейных противников, которых Владимир Ильич сотнями высылал за границу для перевоспитания[999].
Почему второй секретарь ЦК КПСС выбрал неизвестного автора для перехвата инициативы в конкуренции с Яковлевым? Наиболее убедительным ответом оказывается отсутствие у него «других писателей», что хорошо показал дальнейший ход перестройки. Лигачев был вынужден использовать удачную любительскую инициативу для решения важной политической задачи, что отражает слабость его игры. При этом позиция Андреевой была неплохим компромиссом, основанным на новаторских тезисах Проханова, скорректированных требованием запретить очернение советского прошлого. В этом смысле письмо Андреевой имеет больше последствий и больше соучастников, чем принято думать. Это была оригинальная попытка связать убеждения не очень образованного большинства в Политбюро, озабоченного критическим разгулом прессы, с проектом будущего позиционирования в конкурентной среде массовых коммуникаций. Андреева, Лигачев и Проханов олицетворяют здесь прошлое, настоящее и будущее. Нетрудно узнать в письме Андреевой критически значимые для современного официального дискурса темы и формулы, включая альянс советского патриотизма и русского национализма, защиту религиозных чувств, борьбу с «фальсификацией» истории, оборонное сознание и сдержанное диалектикой оправдание сталинского режима. Остается другой вопрос: почему же прямой Егор Лигачев не выступил прямо? Почему предпочел лукавую жанровую инновацию и чужой голос, а потом настойчиво отказывался от вменяемых ему соавторства или даже содействия в публикации?
